Стихийное бедствие

И вдруг их словно подняло на качелях и несколько раз ощутимо качнуло из стороны в сторону. И вновь этот гул, протяжный, басовитый, слился со звуком взрыва, прогрохотавшего совсем близко.

— Идиоты! — схватился за голову Максим. — Они лупят по городу, и им плевать на землетрясение!

— Землетрясение! — прошептала побелевшими губами Ксения. — То-то я смотрю, что на взрывную волну вроде не похоже…

Словно в ответ на ее слова, сильнейший подземный толчок заставил их ухватиться друг за друга. На улице послышались отчаянные крики, дико заржала лошадь, залаяли собаки.

Вслед за подземным толчком новый снаряд разорвался неподалеку и почти сразу еще несколько. Едкий дым заполнил камеру. Ксения закашлялась, и Максим посоветовал ей прикрыть рот краем футболки.

Затем попытался встать на ноги и тут же очутился на полу, то ли от слабости, то ли от нового толчка. Ксения схватила его за руку и притянула к себе. Некоторое время они молчали, думая об одном: что делать, если снаряд угодит в здание или если оно развалится от участившихся подземных ударов… — конечно, если сами останутся живы.

Следующая серия взрывов и толчков произошла одновременно и разметала их по разным углам каменного мешка. Максим почувствовал себя мышью в барабане — он был совершенно оглушен, и звуки некоторое время доносились словно через толстый-толстый слой ваты. Он медленно, с трудом встал на ноги, помотал очумело головой и прислонился к стене. Ксения в своем углу застонала и села, обхватив голову руками. Максим заметил тонкую струйку крови, бежавшую по ее щеке. Ему показалось, что он бросился к ней со всех ног, но полтора метра, разделявшие их, показались ему бесконечными. И когда опустился рядом с ней на колени и обнял ее дрожащие плечи, спину его покрывал липкий пот, а ноги дрожали от напряжения.

— Максим. — Она обхватила его руками и прильнула к нему. — Максимушка"! Мы сейчас умрем?

И неожиданно для себя он нашел губами ее рот и принялся жадно целовать, не замечая, что с потолка сыплется сухая штукатурка, а противоположную стену прошил зигзаг широкой трещины. Наконец Максим оторвался от нее и заметил еще одну трещину, прямо над головой Ксении. Он мягко отстранил женщину от себя и толкнул стену рукой. Затем навалился на нее плечом. Но стена устояла.

Максим огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годился — с ним можно было атаковать человека, но не стену. Ксения тронула его за руку.

И он удивился ее словам. Похоже, их мысли работали в одном направлении.

— У меня в камере есть кровать. Давай попробуем ее разобрать.

То, что она назвала кроватью, представляло собой металлический каркас с сеткой из железных реек, чтобы не проваливался матрац, который валялся тут же, на полу, под обрушившейся перегородкой между камерами. Каркас был прикреплен к стене точно такими же металлическими рейками на болтах, которые частично вылетели из своих гнезд, частично проржавели, но стойко держались за камень. Минут через двадцать узники имели целый набор инструментов: два примитивных лома, два скребка из обломка железной рейки и еще нечто, названия которому не существовало, но и ему, несомненно, они тоже смогли бы найти достойное применение.

Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, Максим опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент.

Ксения трудилась рядом. Максим то и дело поглядывал на нее, втайне удивляясь ее таланту даже в этой грязи, с закопченным лицом, с перечеркнувшей щеку засохшей струйкой крови, оставаться красивой и уверенной в себе женщиной. И кажется, именно встреча с ним позволила ей избавиться от страха, подумал он с некоторой долей самодовольства. И, поймав ее взгляд, задохнулся вдруг от понимания, что не позволит ей вновь исчезнуть из его жизни, даже если с этой самой жизнью придется вдруг расстаться.

Артур Ташковский удивлялся самому себе. Несмотря ни на что, всю свою жизнь он жил как законопослушный гражданин. И никогда не задумывался, как поступать, если вдруг попадешь в беду.

Настигавшие его до недавнего времени беды, по сравнению с пытками и возможностью получить пулю в лоб, и бедами-то смешно было называть, — так, мелкие неприятности.

И хотя Артур уже сам начинал верить в образ мужественного и независимого мужчины, который создали ему за большие деньги и с подачи его литературного агента журналисты, в глубине души он понимал, что это полнейшая туфта, и ему даже хотелось проверить, что же он представляет из себя на самом деле. Но в то же время он страшился, что все его тайные сомнения окажутся правдой, и радовался, что возможности испытать себя по-настоящему по странной причине не появляются.

Презрение, которое даже не пытался скрыть от него Богуш, задело Артура за живое. Он чувствовал непомерный стыд оттого, что пытался украсть машину у людей, которые оказались вместе с ним в безвыходной ситуации, но повели себя достойно и не запаниковали.