Стиходворения

и молчало хорошо.

ЛИНИЯ ЖИЗНИ

Под тобою походим, Отче – очень ли нагрешим?

Ты помилуй-ка, Боже, позже – у нас режим:

до обеда хлебаем беды, ко Всенощной спим.

Не по требнику треба – выгибание ломких спин.

А когда ты нас выдашь, курва – сдашь как кур в ощип,

причастимся счастьем, окунаясь в кипящие щи.

Так на фоне раки – на Афоне засвищет рак,

перекрестится Будда, будет лоб разбивать дурак.

И за это поэту в его полные тридцать три

по ладони ладаном проведи и черту сотри.

* * *

Первая луна на человеке

светит в любопытный объектив,

а Господь смежил на это веки,

космос на себя облокотив.

И летит в извилистые дали

куча механических проныр

проверять по звяканью медали

видимость обратной стороны.

Первопроходимцы и проходцы

этой неуёмною зимой

жгут своё неверие о Солнце

всею окрылённостью земной.

А весной, разумной и лечебной,

примет космонавта на поля

крови намешавшая и щебня

первая, как исповедь, земля.

МУЗЫКА РЕЧИ

Намолчи на сто столетий,

а сорвавши кляп,

убедись, что смертны дети –

и хорей, и ямб.

Между сном и настоящим

истина одна:

в звонком выпаде разящем

правда холодна.

Бритву чувства вскинешь снова,

чтоб вершить добро…

Об язык заточишь слово –

бей им под ребро.

Время, звякнув циферблатом,

упадёт ничком,

тронет мысль скрипичным ладом

по виску смычком.

Правит музыку, известно,

музыка сама.

Полоснёт по горлу песня –

вытекут слова.

ЁЛОЧНЫЙ СОК

выжимаешь ёлочный сок на ладонь –

а ладонь в крови,

и течёт горячая жизнь с неё,

и течёт внутри.

остановишь веселье потом, потом,

а пока – дави!

окуная широкий лоб в вино –

на сугроб смотри…

с деревянной лошади, мчащей вскачь,

дед мороз орёт,

бесконечным посохом, аки Бог,

этот стих дробит.

медсестра снегурочка, филин врач –

мне наполнят рот

ледяной таблеткой тоски – и слог

о любви убит.

без ума в груди и душевных скреп –

хоровод пустынь.

только слышен дурацкий детский смех,

но ведь слышать – труд.

и текут стихи, запекаясь в хлеб,

к рождеству звезды,

и семью стихами накормишь всех,

только все умрут.

ГАМСУН

Да, Гамсун – кнут: и жгуч и резок –

так под сурдинку пел с листа,

что кожу фьордов, словно с фресок,

срезала крупповская сталь.

А ты, читатель, если сможешь –

в подвале чтения замри,

пока бомбёжек первый отжим

являет миру сок земли.

Пока, бесчувствием расколот,

поэт не видит в том беду…

Не мы – а нас напишет голод,

перо макая в лебеду.

ЯНВАРЬ

Когда январь мерцает весело

туманной звёздностью армад –

смотри, как небо с тучи свесилось

и опадает на дома.

Зима на город снова дуется,

и в снежной хваткости оков

скрипит простуженная улица

шагами редких смельчаков.

А в парке, в солнце разуверенном,

всё бестолковей и скорей

пожаром тел больное дерево

врачует стая снегирей.

И дышится – морозом в голову!

И крик идёт на укорот –

как будто ледяное олово

тебе запаивает рот.

ПАФОС

Нет пути на древний остров,

вот и Пафос сдан в утиль:

с морем слов сложился просто

штиль высокий – в полный штиль.

А когда-то Афродита

там, из пены выходя,

лунным светочем облита,

дописала строчку дня.

В яром царстве патроната

в речи вкладывал патрон

оратории оратор –

литератор Цицерон.