Стихотворение Владислава Ходасевича «Обезьяна»: Комментарий

Первый нищий лезет прямо в дачу: «Подайте копеечку!» – 12 ч. дня.

Шарманщик явился. – 1 ч. дня.

Крики разносчиков, звуки шарманки, рев десятка граммофонов, пьяная ругань, драка, хулиганские песни и пр., и пр., и пр. – от 2 до 5 ч. дня[76].

Главу «Первое стихотворение» из обеих английских версий мемуаров Набокова[77] – где есть и балканец, и обезьяна, и шарманка, и загородная усадьба, и лето 1914 года – приходится обойти из-за неоднократно высказывавшихся подозрений в аллюзии на Ходасевича[78]; процитируем поэтому воспоминания двух старых петербуржцев:

Когда шарманщик подходил к даче и начинал свой «концерт», то к нему спешила или сама дачница, или горничная, если это была богатая дача, и, дав ему несколько медных монет, махала рукой. Это означало: «Бери деньги и иди дальше». Так смотрели на это дело взрослые дачники. Иначе смотрели дети. Им хотелось слушать шарманку, им хотелось посмотреть обезьянку и, наконец, им хотелось, чтобы белая мышка вытащила «счастье», как тащат это «счастье» для больших тетей. Но с маленькими дачниками никто не считался. И, несмотря на слезы, шарманщика выпроваживали. Едва ли это очень сильно задевало самолюбие шарманщика. Он снимал шляпу, благодарил за деньги и продолжал свой путь дальше, радуясь тому, что при таких обстоятельствах ему удастся обойти больше дач, побольше собрать денег. А что касается самолюбия, то на самолюбие хлеба не купишь, шубу не сошьешь. Такое отношение к шарманщику было, конечно, не везде. И в дачной местности встречались люди, которые находили какую-то прелесть в шарманке, или слушали ее в соответствии со своим настроением, или просто стеснялись прогнать шарманщика, чтобы его не обидеть. К таким людям можно отнести дачников победнее, не умудренных высоким музыкальным искусством, к каким причисляли себя богатые дачники[79].

Итак, нищий балканец, просящий милостыню на летних дачах с обезьянкой и бубном либо шарманкой – фигура для 1914 года до такой степени привычная, что отсылка к бунинским стихам, судя по всему, вовсе не была нужна ни Ходасевичу (которому они одинаково не годились как для почтительного «развития», так и для полемического «ответа»), ни его аудитории: все совпадения между двумя текстами лежат на совести реальности, а не литературы. И еще один побочный вывод: встреча на томилинской улице Достоевского[80] не несет в себе ничего странного или экзотического, так что простодушный рецензент неспроста аттестовал стихотворение как «удивительно жизненную картинку»[81]. Выйдя за калитку, повествователь застает рутинную, ожидаемую и многажды виденную сцену[82]; чудеса начинаются дальше, с Дария и рукопожатия. Это соответствует и общему замыслу цикла белых стихов из книги «Путем зерна», в который входит «Обезьяна»: в каждом из них прорыв за границы реальности вызван обыденным, предельно неброским внешним впечатлением.

* * *