Стихотворения

следить за единеньем тайным.

Когда-нибудь прививок

родит

печальные плоды.

Мне лить сухие слезы

над камнем, знаменующим безмолвье

прирученной решимости.

Мне приходить к могильному холму,

пока не станут прахом и надежды;

я вижу болью сердца, как термиты

копаются во внутренностях белых,

как сохнут муравьи

в сетях извилин мозга.

Так что ж, резвитесь там, где голова

лежит обритая. Берите все.

Скачите, кувыркайтесь, стражи смерти,

по глине, поглотившей лоск волос.

Я знаю этот холм, что самочинно

захвачен сорняками. Здесь

могильница ее тревог и опасений.

7

Ту чашу, что я нес, — верни ее,

тогда тоска срастит

отторженную ветвь.

Ту землю, что я сыплю

на крик души твоей, — лелей ее:

она познала преклоненье плуга.

И чтоб не опалять дыханьем, помни,

что этот воздух закален, как сталь,

в неистовых каденциях огня.

Отнюдь не Феникс я. Смиренье

пред очистительным ее пыланьем —

вот завещанье урны.

Но раскаляющий не молкнет рев,

и лужи солнца плещутся в печах,

где выплавлена бронза тела.

Прикосновенье к пальцам жизни

дарует кратковременный покой,

обманчивый, как единенье

просеянной муки.

Так будь недвижна. Если эта чаша

раздавит хрупкость рук твоих,

не воздвигай гробниц и прах рассыпь

по собственной тропе.

ПОСВЯЩАЕТСЯ МАРДЖ, НЕГРИТЯНСКОЙ ПЕВИЦЕ, НЬЮ-ЙОРК

Холодный безучастный виноград

Пророс в ночи;

Глубоко отозвался

Во вскрытых венах осени твой голос,

Соединивший воедино голоса

Людей, друг другу чуждых,

Топчущихся в страхе

На улицах, протоках темного вина,

Подрагивающего в ярких вспышках света, —

Тебе ли спрашивать, богиня,

Каков сегодня вкус вина?

Он черен,

Он черен, как рубцы глубоких ран,

Как обещанья новых бессловесных мук

И мутного разлива беззаконья.

Твой голос — одинокий вестник

Во тьме, струящей безразличное вино.

ПЕРВЫЕ СЕДЫЕ ВОЛОСКИ

Предгрозовые тучи, космы адской сажи,

Непроницаемый для пальцев света битум

На голове моей — глядите, сэр, — пока...

Внезапно, как ростки пшеницы за дождем,

Как вспышки молнии с москитный хоботок,

Как лихорадочный трезвон цикад на солнце, —

Три белых волоска! Три робких чужеземца

Пронзили чашу черную; как змеи, вьются,

Заметные лишь в лупу, но потом — потом

Они захватят все! Так что ж, спеши, зима

Дешевой мудрости, лови в силки почета,

Вяжи ночной колпак в заплесневелых блестках!

Вооружись колючками, как роза,

Дитя, надень, как дерево, броню

И знай, что плоть твоя должна струиться,

Как пальмовое масло, как вино,

Не иссякая, чтоб в твоем потомстве

Мы пили мед и молоко земли,

Опять прельстясь адамовым ребром;

Пей мед сама, наполнись им, как соты, —

Ты горечи хлебнешь еще, дитя.

Зардевшись сердцем, помни: белый мел

Оставит на тебе следы позора.

С восходом солнца ощути на коже

Соленый вкус спасительного пота,

Чтоб завтра не умыться солью слез.

И чистый дождь прими как дар богов

И за него воздай им плодородьем.

В приливе чувств будь вольной, словно волны,

И смысл придай безжизненным пескам.

ПОСВЯЩАЕТСЯ МОРЕМИ, В 1963 ГОДУ

Земля не знает ужаса стропил:

Стропила рухнут, испугав геккона,

И треснет глинобитный пол, а брусья,

Изведав в почве смерть, найдут в ней жизнь

Как погребенный в поле клубень ямса,

Как корни баобаба, как огонь.

И воздух не предаст тебя. Как пальма,

Клонись в грозу, но помни, что топор,

Губя леса, дает дорогу белкам.

Будь вечной, словно темная трясина;

Пусть ливни, а не пятки чужеземца

Оставят на тебе свой влажный след.

В полдневный зной себя укутай тенью,

А ночью не страшись нагих небес.

От перца изогнется твой язык,

Как скорпионов хвост, — ужаль опасность,

Но с голубем не бойся ворковать

И на губах храни росу рассвета.

К НОЧИ

На мне твоя тяжелая рука,

В тебе не ищет вдохновенья сердце,

Не столь летучее, как облака.

Я видел, как свечение прибоя

Медуза гасит разъяренным взором

И пляшет в нем, любуясь темнотою.

А я стоял на берегу в смятенье,

Податлив, как песок, и кровь моя

Текла к земле. Зазубренные тени

Ты разбросала, Ночь, в листве сырой.

И, разгораясь в пестроте твоей,

Приходит горьких чувств безмолвный рой.

Укрой меня, мне ненавистно пенье

Существ ночных! Их зов томит меня,

Непрошеный, как мрака наступленье.

ГУЛЛИВЕР

После крушения корабля (государства)

Солнце сморщило мир наконец до размеров,

Каких он достоин, взяв за масштаб муравья, —

Я лежал на песке, в полосе прибоя, вторгаясь

Милями сердца, ума, чужеродного тела

В спичечные структуры. Носки сапог

Торчали, как горные пики. Я опасался,

Что, встав, собью головой стропила их неба.

И поэтому я почел за благоразумие

Подчиниться местным законам: разум пришельца

Обязан всегда сохранять лежачую позу.

Бессознательная попытка пошевелиться

Навлекла тучу иголок, облитых отравой.

Я понял их смысл и положил ладони

Покорно на землю. Хозяева утолили

Мою телесную жажду глотками Леты,

И я погрузился в глубокое забытье.

Скрипели колеса. Толпы людей подводили

Под меня, одурманенного, десятки телег;

Меня опутали нитками и привезли

Живого, как мертвеца, в подобье гробницы.

Я очнулся в просторном здании — это был

Оскверненный храм, ироническое предсказание

Того, что со мной случится. Я научился

Местным обычаям, осторожно ступая

Меж хрупких, как скорлупки, домов, я смотрел