Стихотворения

Из военачальников ахейских, знающих некоторое искусство тактическое, именуются двое: Менесфей, вождь афинский,[5] о коем, впрочем, кроме похвалы его знанию устраивать в бой коней (колесницы) и мужей щитоносных, ничего не встречается более, что бы подтвердило о нем сказанное, разве только то, что отборные афиняне — προλολεγμένοι под предводительством Менесфея противопоставили нападающему Гектору отряд, крепко сомкнутый.[1] Другой, Нестор, два раза предлагает род тактики. В первом месте,[2] когда дает совет Агамемнону, чтобы он повелел воинству разделиться на φύλα и φρητρας — племена и колена. Таким образом, кажется — чему, впрочем, трудно верить,— что до того времени сражались все вместе, без порядка, собираяся в одну громаду для боя. Сим способом, продолжает Нестор, легко можно открыть, который из вождей и какой из отрядов оказывает храбрость; можно также узнать, от неразумения дела или от нерадения воинов война так долго продолжается. В другом месте [3] можно видеть построение воинства, какое он делает; он велит, чтобы конные поставлены были впереди, пешие, сколько есть храбрейших, сзади, а в средине слабые, на храбрость которых нельзя полагаться. Дело это, хотя не большой изобретательности, но заслуживает похвалу при начатках тактики. К этому присоединяет он другое повеление,[4] до конных относящееся: чтобы конники удерживали коней, не делая смятения; чтоб стояли в рядах, не выезжая вперед, ни позади рядов не оставался; от этого сила их будет значительнее; наконец, когда сближатся с врагами так, что в колеснице стоящий может противника достать оружием, чтоб с колесницы его принимал копьем, а с нее бы не сходил и пеший не сражался. Пользу сего способа доказывает он примерами предков; почему и видим, что таким образом сражаются.[5]

Впрочем, как ни полезны предложенные Нестором наставления тактические, особенно последнее, чтобы войска слабейшие были помещаемы в средине, между первым и последним строем, но в Илиаде не видно точного исполнения оных. Похвалы, по большей части общие, приписываются ахейцам, аргивянам, данаям, или порознь — то вождям, то народам; но каким образом составлялось боевое построение ахеян, поэт с точностью нигде не излагает; большая часть объясняется вождями, которых доблестию совершаются подвиги. И они-то суть те предметы, к которым гений Гомера быстро устремляется, употребляя или размышление, или чувство, когда спешит рассказать то, что может произвесть какое-либо впечатление в душе слушателя. Он хорошо разумеет, что на него не возлагается долг и обязанность историка; он не желает учить и, поучая, пленять, но хочет пленять и, пленяя, поучать. Поэт также хорошо понимает, что для достижения цели своей ему не должно останавливаться над общим изображением сражения, но должно заниматься доблестию каждого, ибо подвиги каждого в особенности, единственно выгодны для повествования поэтического; сим способом вид сражения может быть разнообразим до бесконечности. Таким образом, всё почти повествование в Илиаде относится или к передовым, или к отважным, или к отважным делам каждого героя.

Некоторый вид описания общего боевого строя можно, кажется, находить там, где повествуется об Агамемноне, обходящем ряды воинства, когда он и советами и угрозами воспламеняет души; в этом обходе сначала приходит он к отрядам критян, которые, надобно думать, стояли от него ближайшие; [1] потом к ратям саламинян; далее пилосцев, афинян, кефалонян, которых Одиссей, и аргосцев, которых Диомед предводили. Здесь можно спросить, с кого начал и до кого дошел Агамемнон? Середину боевого строя, вероятно, составлял Агамемнон и Менелай с микенцами и лакедемонцами; Агамемнон же обходил отряды по левому крылу; такой однако ж порядок отрядов не довольно согласен с повествованием о самой битве: так, Аякс везде занимает крайнюю часть левого крыла. Далее неизвестно, какие народы стояли на правом крыле, которое в таком случае было бы обнажено, если Ахиллес, это место занимать долженствовавший, оставался в стане, ибо правую к Сигею сторону стана он занимал с мирмидонами. Разве одно сказать можно, что о средине строя между двумя крылами вовсе не должно думать, но что строй протяженный простирался от одного крыла к другому.

Выше замечено, что в устроении боевого порядка ничем не управляла и не располагала воля одного в целом воинстве, но что каждый из вождей, по собственному произволу, распоряжал своими воинами — и это тотчас видно в начале первого сражения: когда пред ополчением Агамемнона и Менелая происходит бой между Парисом и Менелаем, и когда вскоре, по нарушении договора, оба противные воинства опять сходятся в битву — кефалонцы и афиняне, смотря издали, ожидают не столько знака к сражению, сколько примера других ополчений, которые устремились бы на неприятелей.[2]