— Кто-то так уже писал.Для чего ж ты пишешь, есликто-то где-то, там ли, здесь ли,точно так уже писал!Кто-то так уже любил.Так зачем тебе все это,если кто-то уже где-тотак же в точности любил!— Не желаю, не хочуповторять и повторяться.Как иголказатерятьсяв этом мире не хочу.Есть желанье у меня,и других я не имею —так любить, как я умею,так писать, как я могу.— Ах ты, глупая душа,все любили,все писали,пили, ели, осязалиточно так же, как и ты.Ну, пускай и не совсем,не буквально и не точно,не дословно, не построчно,не совсем — а все же так.Ты гордыней обуян,но смотри, твоя гордыня —ненадежная твердыня,пропадешь в ней ни за грош.Ты дождешься многих бед,ты погибнешь в этих спорах —ты не выдумаешь порох,а создашь велосипед!..— Ну, конечно, — говорю,-это знают даже дети —было все уже на свете,все бывало, — говорю.Но позвольте мне любить,а писать еще тем паче,так —а все-таки иначе,так —а все же не совсем.Пусть останутся при мнеэта мука и томленье,это странное стремленьебыть всегда самим собой!..И опять звучит в ушахнескончаемое это —было, было уже где-то,кто-то так уже писал!
Я б мог сказать:— Как сорок тысяч братьев!..-Я б мог вскричать:— Сильней всего на свете!..-Я мог бы повторить:— Дороже жизни!.. — .Но чей-то голосвкрадчиво и тихонашептывает мне,напоминая,как мало можно выразить словами,а это все —слова, слова, слова…И все-такивсей грешной моей плотью,душою всею,клеточкою каждой,всем существом моимежеминутноне я,но тот,во мне живущий кто-то,опять кричит:— Как сорок тысяч братьев!..-и вопиет:— Сильней всего на свете!..-едва ли не навзрыд:— Дороже жизни!..-но к этому язык мой непричастен,но все это —помимо моей воли,но все это —не говоря ни словаи даже звука не произнося.