Стихотворения

       Иди ты в мир, да слышит он пророка, —
       Но в мире будь величествен и свят!
       Не лобызай сахарных уст порока
       И не проси и не бери наград.
       Приветно ли сияние денницы,
       Ужасен ли судьбины произвол:
       Невинен будь, как голубица,
       Смел и отважен, как орел!
       И стройные и сладостные звуки
       Поднимутся с гремящих струн твоих;
       В тех звуках раб свои забудет муки,
       И царь Саул заслушается их!..

Переверните страницу (7) в нынешнем издании стихотворений Языкова, расположенных в хронологическом порядке, и вы прочтете в стихотворении "Кубок":

       Горделивый и свободный,
       Чудно пьянствует поэт!
       Кубок взял; душе угодны
       Этот образ, этот цвет;
       Сел и налил; их ласкает
       Взором, словом и рукой… — и пр.

Вот каков этот смелый и отважный орел, этот пророк, грядущий в мир! Вот каковы его поэтические звуки, стройные и сладостные,

       В которых раб свои забудет муки,
       И царь Саул заслушается их.

Поэт напрасно ищет во всем мире этого чудного забвения: он находит его только в вине.

С течением времени остепенился и Языков. Г. Перевлесский говорит об этом с откровенным простодушием, может быть, даже не чуждым иронии, — по крайней мере оборот речи, употребленный издателем Языкова, не особенно благоприятен для последнего периода деятельности поэта. "Во время странствований Языкова по целебным водам, — пишет г. Перевлесский, — в годы тяжких страданий от сокрушительного недуга, разгульный строй его лиры нередко менялся на важный и торжественный, вместо игривых, разудалых песенок слышались спокойные, величавые и благоговейные песнопения отчизне и религии". Итак, нужны были страдания сокрушительного недуга, чтобы отучить Языкова от его песенок! Но, отучивши от песенок, к чему же болезнь приучила его? Ни к чему, — решительно. В это время, как и прежде, под влиянием важного настроения духа, Языков мог написать две-три возвышенных звучных пьесы; но общий характер, содержание поэзии до конца жизни осталось у Языкова одно и то же. Изменение только в том, что поэт беспрестанно сожалеет теперь о том, что прежде воспевал с таким восторгом. Из пьес серьезного направления, написанных Языковым в один из последних годов его жизни, есть одна действительно замечательная вещь — "Стихи на памятник Карамзину". Особенною живостью и силою отличается здесь изображение времен Грозного. Но, вообще говоря, бессилие Языкова пред серьезными вопросами и идеями было в конце жизни, может быть, еще более, чем в начале его поэтической деятельности. В стихотворении "Землетрясение" он задает поэту задачу, которою, как известно, восхищался Гоголь:[41]

       Так ты, поэт, в годину страха
       И колебания земли,
       Носись душой превыше страха
       И ликам ангельским внемли.
       И приноси дрожащим людям
       Молитвы с горней вышины,
       Да в сердце примем их и будем
       Мы нашей верой спасены.

И прежде, как мы видели, Языков призывал поэта к проповеданию истин людям; теперь он только иначе мотивирует свое требование. Как же это призвание выражается у него в тот период его поэзии, к которому относится "Землетрясение"? Вот как:

       В Москве там вас, — я помню, я
       Не раз, не два, и всенародно,
       Пел горячо и превосходно,
       Громко-хвалебными стихами,
       Усердно поклонялся вам.
       И подобает тем стихам
       Хвала моя…
       Смотрите вот:
       Лишь мало-мальски успокоен
       В моем житье, еще расстроен
       Толпой болезненных забот
       Почти весь день, еще надежде
       Почти не смею доверять,
       Что буду некогда опять
       Таким, каков бывал я прежде[42]

.

Смеем думать, что последние стихи относятся не к одному только восстановлению здоровья поэта, а и к его поэтическому характеру. То же может подтвердить и другое послание, относящееся к тому же времени и начинающееся стихами:

       В достопамятные годы
       Милой юности моей
       Вы меня, певца свободы
       И студентских кутежей,
       Восхитительно ласкали…

и продолжающееся так: