Стихотворения

начиная любое движенье.

Я бы с вами в ночи ночевал,

я бы с вами вступал в пробужденье.

Но когда лист бумаги так бел,

так некстати уста молчаливы.

Как я ваших приливов робел!

Как оплакивал ваши отливы!

Если был я присвоить вас рад,

вы свою охраняли отдельность.

Раз, затеяв пустой маскарад,

вы моею любимой оделись.

Были вы - то глухой водоем,

то подснежник на клумбе ледовой,

и болели вы в теле моем,

и текли у меня из ладоней.

Вас всегда уносили плоты,

вы погоне моей не давались,

и любовным плесканьем плотвы

вы мелькали и в воду скрывались.

Так, пока мой затылок седел

и любимой любовь угасала,

я с пустыми руками сидел,

ваших ласк не отведав нимало.

Видно, так голубое лицо

звездочет к небесам обращает,

так девчонка теряет кольце,

что ее с женихом обручает.

Вот уже завершается круг.

Прежде сердце живее стучало.

И перо выпадает из рук

и опять предвкушает начало.

Симон Чиковани

Морская раковина

Я, как Шекспир, доверюсь монологу

в честь раковины, найденной в земле.

Ты послужила морю молодому,

теперь верни его звучанье мне.

Нет, древний череп я не взял бы в руки.

В нем знак печали, вечной и мирской.

А в раковине - воскресают звуки,

умершие средь глубины морской.

Она, как келья, приютила гулы

и шелест флагов, буйный и цветной.

И шепчут ее сомкнутые губы,

и сам Риони говорит со мной.

О раковина, я твой голос вещий

хотел бы в сердце обрести своем,

чтоб соль морей и песни человечьи

собрать под перламутровым крылом

И сохранить средь прочих шумов - милый

шум детства, различимый в тишине.

Пусть так и будет. И на дне могилы

пусть все звучит и бодрствует во мне.

Пускай твой кубок звуки разливает

и все же ими полнится всегда.

Пусть развлечет меня - как развлекает

усталого погонщика звезда.

Симон Чиковани

* * *

Две округлых улыбки - Телети и Цхнети,

и Кумиси и Лиси - два чистых зрачка.

О, назвать их опять! И названия эти

затрудняют гортань, как избыток глотка.

Подставляю ладонь под щекотную каплю,

что усильем всех мышц высекает гора.

Не пора ль мне, прибегнув к алгетскому камню,

высечь точную мысль красоты и добра?

Тих и женственен мир этих сумерек слабых,

но Кура не вполне обновила волну

и, как дуб, затвердев, помнит вспыльчивость сабель,

бег верблюжьих копыт, означавший войну.

Этот древний туман также полон - в нем стрелы

многих луков пробили глубокий просвет.

Он и я - мы лишь известь, скрепившая стены

вкруг картлийской столицы на тысячу лет.

С кем сражусь на восходе и с кем на закате,

чтоб хранить равновесье двух разных огней:

солнце там, на Мтацминде, луна на Махате,

совмещенные в небе любовью моей.

Отпиваю мацони, слежу за лесами,

небесами, за посветлевшей водой.

Уж с Гомборской горы упадает в Исани

первый луч - неумелый, совсем молодой.

Сколько в этих горах я камней пересилил!

И тесал их и мучил, как слово лепил.

Превозмог и освоил цвет белый и синий.

Теплый воздух и иней равно я любил.

И еще что я выдумал: ветку оливы

я жестоко и нежно привил к миндалю,

поместил ее точно под солнце и ливни.

И все выдумки эти Тбилиси дарю.

Симон Чиковани

Метехи

Над Метехи я звезды считал,

письменам их священным дивился

В небесах, как на древних щитах,

я разгадывал знаки девиза.

Мне всегда объясняла одно

эта клинопись с отсветом синим

будто бы не теперь, а давно,

о Метехи, я был твоим сыном.

Ты меня создавал из ребра,

из каменьев твоих сокровенных,

я наказывал мне серебра

не жалеть для нарядов военных.

Пораженный монгольской стрелой,

я дышал так прощально и слабо

под твоей крепостною стеной,

где навек успокоился Або.

За Махатской горой много дней

ты меня окунал во туманы,

колдовской паутиной твоей

врачевал мои бедные раны.

И когда-то спасенный тобой,

я пришел к тебе снова, Метехи.

Ворожи над моей головой,

обнови золотые доспехи.

Одари же, как прежде, меня

Морским облаком и небесами,

подведи под уздцы мне коня,

чтоб скакать над холмами Иоанн.

А когда доскажу все слова

и вздохну так прощально и слабо,

пусть коснется моя голова

головы опечаленной Або.

Симон Чиковани

Прекратим эти речи на миг...

Прекратим эти речи на миг,

пусть и дождь свое слово промолвит

и средь тутовых веток немых

очи дремлющей птицы промоет.

Где-то рядом, у глаз и у щек,

драгоценный узор уже соткан

шелкопряды мотают свой шелк

на запястья верийским красоткам.

Вся дрожит золотая блесна,

и по милости этой погоды

так далекая юность близка,

так свежо ощущенье свободы.

О, ходить, как я хаживал, впредь

и твердить, что пора, что пора ведь

в твои очи сквозь слезы смотреть

и шиповником пальцы поранить.

Так сияй своим детским лицом!

Знаешь, нравится мне в этих грозах,

как стоят над жемчужным яйцом

аистихи в затопленных гнездах.

Как миндаль облетел и намок!

Дождь дорогу марает и моет

это он подает мне намек,

что не столько я стар, сколько молод.

Слышишь?- в тутовых ветках немых

голос птицы свежее и резче.

Прекратим эти речи на миг,

лишь на миг прекратим эти речи.

Симон Чиковани

На набережной

Я в семь часов иду - так повелось

по набережной, в направленье дома,

и продавец лукавый папирос

мне смотрит вслед задумчиво и долго.

С лотком своим он на углу стоит,

уставится в меня и не мигает.

Будь он неладен, взбалмошный старик.

Что знает он, на что он намекает?

О, неужели ведомо ему,

что, человек почтенный и семейный,

в своем дому, в своем пустом дому,