Стихотворения

Алгетским камнем, чистым, как вода.

Симон Чиковани

Осколки глиняной чаши

Некогда Амиран, рассердившись,

разбил вдребезги глиняную чашу,

но осколки ее, желая соединиться,

с шумом и звоном улетели в небо.

из народного сказания

...И ныне помню этот самолет

и смею молвить: нет, я не был смелым.

Я не владел своим лицом и телом.

Бежал я долго, но устал и лег.

Нет, не имел я твердости колен,

чтоб снова встать. Пустой и одинокий,

я все лежал, покуда взрыв высокий

землей чернел и пламенем алел. ...

Во мне скрестились холод и жара.

Свистел пропеллер смерти одичавшей.

И стал я грубой, маленькою чашей,

исполненною жизни и добра.

Как он желал свести меня на нет,

разбить меня, как глиняную цельность,

своим смертельным острием прицелясь

в непрочный и таинственный предмет.

И вспомнил я: в былые времена,

глупец, мудрец, я счастлив был так часто.

А вот теперь я - лишь пустяк, лишь чаша.

И хрупкость чаши стала мне смешна.

Что оставалось делать мне? Вот-вот

я золотыми дребезгами гряну,

предамся я вселенскому туману,

на искру увеличив небосвод.

Пусть так и будет. Ночью, как-нибудь,

мелькну звездой возле созвездья Девы.

Печальные меня проводят дэвы

в мой Млечный и уже последний путь.

Разрозненность сиротская моя

воспрянет вдруг, в зарю соединяясь.

И, может быть, я все ж вернусь, как аист

на милый зов родимого жилья.

Земля моя, всегда меня хранит

твоя любовь. И все-таки ответствуй:

кто выручит меня из мглы отвесной

и отсветы души соединит?

Карло Каладзе

Жизнь лозы

новелла в четырех песнях

I

Солнце гуляет по-над берегами Иори,

зной непомерный свершился, а день в половине.

Лютое солнце спалило поля - не его ли

станем учить, как лелеять цветы полевые?

Все-таки, все-таки только природе доверюсь:

книга горы, где любая глава-виноградник,

рукопись солнца: сложенная гением ересь,

вникнуть бы в смысл этих надписей невероятных?

Чу! Виноградарей песня зовет не меня ли

зрением слез созерцать этот край изобилья?

Если умру и забудусь - небес и Манави

встреча и в том забытьи да не будет забыта!

Если б строку совершенной лозе уподобить!

Я - только голос, чтоб хору все пелось и пелось.

Я - только глаз, чтобы взгляд был всевидяще-добрым,

видя и ведая зелень, и вольность, и прелесть.

Не шелохнувшись, мгновение длится, как время.

Разве помыслишь о зле, о вражде и о вздоре?

Я не случайно избрал для любви и доверья

бег и стремленье и легкую поступь Иори.

Солнце - мое! И на радостях мне захотелось

солнце, как шапку, забросить в небесную чащу.

Тот, только тот, кто в уста целовал ркацители,

видел светило, вмещенное в винную чашу!

- Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс.

Твое и мое одинаковы сердцебиенья.

Ты - прежде, ты - мастер, я - твой подражатель,

и пусть!

Тебе посвящу ученичество стихотворенья.

II

Слава, Манави, тому, кто затеял однажды

вечность любви, и сады, и судьбу, и угодья.

Крепость в руинах, и та изнывает от жажды

верить в бессмертье цветенья и плодородья.

Мертв от рожденья, кто верит в скончание света.

Свет будет длиться - без перерыва и риска.

Ты, виноградник, поведай, как было все это:

лоз исчисление - триста, и триста, и триста.

Воздух прозрачен, как будто отсутствует вовсе,

помысел сердца в нем явственно опубликован.

Домики эти всегда помышляют о госте,

пялясь в пространство высокими лбами балконов.

Сразу, врасплох, со спины - на ликующий полдень

обрушился град, нещадная грянула ярость.

Пал виноградник и смертного мига не понял,

черное облако, смерти слепая всеядность.

Только минута прошла: непогода с погодой

насмерть схватились непоправимо и быстро.

Солнце опомнилось. Полдень очнулся спокойный.

Нет ни того, кто убит, ни того, кто убийца.

Мертвой лежит драгоценная малость и радость,

веточка, чудо, казненное детство побега,

и улетучилась, и не сбылась виноградность...

Ведро. Глаза прозревают от влаги от века.

- Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс:

бессонница крови, ямб-пауза и ударенье.

Во мне - твоя кровь. Золотой виноградиной уст,

тебя восхваляя, свершается стихотворенье.

III

Было - но есть, ибо память не знает разлуки

с временем прошлым, и знать не научится вскоре.

Ношею горя обремененные руки.

Памятник битве неравной. Безмолвие скорби.

Брат виноградарь, когда бы глупей иль умнее

был, я б забыл о былом, но не рано ль, не рано ль?

В наших зрачках те события окаменели,

сердце прострелено градом, о брат виноградарь.

Если нахмурюсь и молвлю: - Я помню. Ты помнишь?

Мне собеседник ответит: - Ты помнишь? Я помню.

Жизнь-это средство смертельно рвануться на помощь

жизни чужой: человеку, и саду, и полдню.

Что из того, что навряд ли и трех очевидцев

бой пощадил, чтобы длилась суровая тризна.

Может быть, трое осталось из тех арагвинцев,

много и мало их было, а было их триста.

Женщины реяли, черные крылья надевши,

в высях печали, которую ум не постигнет.

Встань, виноградник, предайся труду и надежде!

Ты - непреклонен, вовек ты не будешь пустынен.

Ты, как и я, завсегдатай горы зеленейшей.

Я, как и ты, уроженец и крестник Манави.

Сводит с ума - так родим, и громоздок, и нежен

поскрип колес до отверстого входа в марани!

- Лоза, о лоза, узнаю твой ускоренный пульс.

Благоговею пред страстью твоею к даренью.

Ты мою кровь понукаешь спешить, тороплюсь: