Стихотворения

. . . .
Теперь по докладу Саянова
позвольте мне слово иметь.

Заслушав ученый доклад, констатирую:

была канонада,
была похвала,
докладчик орудовал острой сатирою,
и лирика тоже в докладе была.

Но выслушай, Витя,

невольный наказ мой,
недаром я проповедь слушал твою,
не знаю — зачем заниматься ужасной
стрельбою из пушки по соловью?

Рыдать, задыхаться:

товарищи, ратуй,
зажевано слово…
И, еле дыша,
сие подтверждая — с поличной цитатой
арканить на месте пииту — Фиша.

_Последнее дело_ —

любитель и даже
изобразитель природы земной,
я вижу болото —
и в этом пейзаже
забавные вещи передо мной.

Там в маленькой келье молчальник ютится

слагает стихи, от натуги сопя,
там квакает утка — чванливая птица,
не понимая сама себя.

Гуляет собачка —

у этой собачки
стихоплетений распухшие пачки,
где визг
как девиз,
и повсюду известны
собачкина кличка, порода, цена,
«литературные манифесты»,
где визг,
что поэзия — это она.

Так это же смех —

обалдеют и ринутся
нормальные люди к защелкам дверей,
но только бы прочь от такого зверинца —
от рыб и от птиц, от собачек скорей.

Другое болото —

героями Плевны
по ровным,
огромным,
газетным листам
пасутся стадами левые Левины,
лавируют правые Друзины там,

трясутся, лепечут: да я не я… я не я…

ведь это не мой кругозор, горизонт…
Скучает Горелов, прося подаяния
на погорелое место — Литфронт?.

И киснет критическое молоко в них,

но что же другого им делать троим?
Вот разве маниакальный полковник
их
поведет
за конем
своим.

А нам наплевать —

неприятен, рекламен
кому-то угодный критический вой,
и я — если мне позволяет регламент —
продолжу мон_о_лог растрепанный свой.

Мы подняли руки в погоне за словом,

мы пишем о самых различных вещах,
о сумрачных предках,
о небе лиловом,
о белых,
зеленых
и синих прыщах,

о славных парнишках, —

и девочкой грустной
закончим лирическую дребедень,
а пар «чаепитий», тяжелый и вкусный,
стоит, закрывая сегодняшний день.

Обычный позор стихотворного блуда —

на первое — выучка,
звон,
акварель,
и вот преподносим читателю блюдо —
военный пейзажик a la натурель.

А в это время заживо

гниющего с башки
белогвардейца каждого
зовут:
руби и жги.

Последнее коленце им

выкинуть пора,
над планом интервенции
сидят профессора.

Стоит куском предания,

синонимом беды,
Британия,
Британия,
владычица воды.

Позолота панциря,

бокальчик вина —
Франция,
Франция —
Пуанкаре-Война.

И ты проморгаешь войну,

проворонишь
ее —
на лирическом греясь боку,
и вот —
налетают уже на Воронеж,
на Ленинград,
на Москву,
на Баку.

Но наше зло не клонится,

не прячется впотьмах,
и наших песен конница
идет на полный мах.

Рифм стальные лезвия

свистят:
«Войне — война», —
чтоб о нас впоследствии
вспомнили сполна.

. . . .

Сегодня ж — в бездействии рифмы мои,
и ржавчиной слово затронуто,
гляди — за рекой не смолкают бои
чугунолитейного фронта.

Мне горько —

без нашего ремесла,
без нашего нужного вымысла
республика славу
качала, несла
и кверху огромную вынесла.

Сегодня без лишнего слова мы

перед лицом беды
республикой мобилизованы
и выстроены в ряды.

Ударим на неприятеля —

ударим — давно пора —
сегодня на предприятия
ударниками пера.

Без бутафории, помпы,

без конфетти речей,
чтоб лозунги били, как бомбы,
вредителей и рвачей.

Чтоб рифм голубые лезвия

взошли надо мной, над тобой,
Подразделенье Поэзия,
налево
и прямо в бой.