Я замолчу, в любови разуверясь, —она ушла по первому снежку,она ушла —какая чушь и ересьв мою полезла смутную башку.Хочу запеть,но это словно прихоть,я как не я, и всё на стороне, —дымящаяся папироса, ты хотьпойми меня и посоветуй мне.Чтобы опять от этих неполадок,как раньше, не смущаясь ни на миг,я понял бы, что воздух этот сладок,что я во тьме шагаю напрямик.Что не пятнал я письма слезной жижейи наволочек не кусал со зла,что всё равно мне, смуглой или рыжей,ты, в общем счете подлая, была.И попрощаюсь я с тобой поклоном.Как хорошо тебе теперь одной —на память мне флакон с одеколономи тюбики с помадою губной.Мой стол увенчан лампою горбатой,моя кровать на третьем этаже.Чего еще? —Мне только двадцать пятый,мне хорошо и весело, уже.
<1933>
«Мы хлеб солили крупной солью…»
Мы хлеб солили крупной солью,и на ходу, легко дыша,мы с этим хлебом ели союи пили воду из ковша.И тучи мягкие летелинад переполненной рекой,и в неуютной, злой постелимы обретали свой покой.Чтобы, когда с утра природавоспрянет, мирна и ясна,греметь водой водопровода,смывая недостатки сна.По комнате шагая с маху,в два счета убирать кровать,искать потертую рубахуи басом песню напевать.Тоска, себе могилу вырой —я песню легкую завью, —над коммунальною квартиройона подобна соловью.Мне скажут черными словами,отринув молодость мою,что я с закрытыми глазамишаманю и в ладоши бью.Что научился только лгатьво имя оды и плаката, —о том, что молодость богата,без основанья полагать.Но я вослед за песней ринусь,могучей завистью влеком, —со мной поет и дразнит примусменя лиловым языком.