Стихотворения

В дурачествах своих нам трудно сознаваться:
      Мы все помешаны на том,
      Что сами никогда ни в чем
      Не можем ошибаться.
Причиной неудач, всех горестей и бед —
Иль случай, иль судьба, иль что-нибудь другое,
Но только уж не мы. Один несчастье злое
Клянет, с дурной игрой поставивши лабет;
Другой, хотя блеснуть с умеренным доходом,
Вступает с богачом в неравную борьбу
И после, не сведя никак приход с расходом,
Винит во всем жестокую судьбу,
Как будто бы она и в том уж виновата,
Что бедный человек не должен жить богато,
А с взяткою одной бостон нельзя играть.
Но чтобы вы, друзья, не начали дремать
      От сих преважных поучений,
Не лучше ль мне наместо рассуждений
От скуки вам кой-что порассказать?
Сюда, друзья, в кружок — я сказку начинаю;
В одной из двух столиц, — а точно где, не знаю,
Положим, что в Москве — для сказки все равно, —
      Тому назад не так чтобы давно,
      Среди веселья жил счастливец,
      Фортуны баловень, по имени Клеон.
      И подлинно был счастлив он:
Красот московских всех любимец,
Душа их общества и зависти предмет;
      Все маменьки его ласкали
      И часто дружеский совет
            Без умысла ему давали
             (Хваля своих любезных дочерей)
            Жениться поскорей.
И после этого — кому поверить можно —
Счастливец сей, признаться должно,
Природой был не слишком одарен:
      Красавцем он не мог назваться,
      Отлично не был и умен,
И даже — я стыжусь по чести вам признаться
      И даже не умел в мазурке рисоваться,
А несмотря на то, как будто б наподряд,
Невесты скромные его ловили взгляд.
За что, вы спросите, Клеона уважали?
Хотите знать? Он был... я вижу — отгадали!
      Да, да, друзья, он был богат.
Но участью своей кто в мире сем доволен?
Клеон вдруг сделался задумчив, беспокоен;
      Стал редко ездить со двора,
      Вздыхать, грустить, томиться,
Иль, попросту сказать, ему пришла пора жениться.
Поверьте, в тридцать лет приятней жить вдвоем!
      Итак, счастливец наш, обдумав все путем,
Решился общему последовать закону
И, чтоб сомненья все вернее истребить,
Отправился тотчас к приятелю Честону
            И так с ним начал говорить:
«Жениться никогда, мой друг, шутить не должно!
Уж надо поступать отменно осторожно:
            Ты опытен и знаешь свет,
Так в этом можешь дать полезный мне совет!
Из всех невест я двух сестер предпочитаю;
Послушай, я тебе точь-в-точь их опишу:
Знать мнение твое, Честон, весьма желаю,
Но только, милый друг, быть искренним прошу!
Они фамилии не знатной, но известной:
Аглая, старшая сестра, тиха, скромна,
            Имеет нрав прелестный
            И даже, говорят, умна,
Но только утверждать я этого не смею:
С тех пор, как езжу я к ним в дом,
Едва ли удалось, как помнится, о том
Сказать слов шесть мне с нею,
Что время скверное и дождь идет с утра.
Какая разница, мой друг, ее сестра!
Представь себе,Честон, Киприду для примера:
Как слабо и тогда сравнение твое!
Нет, нет! Эмилия, конечно, не Венера,
            А лучше во сто раз ее!
Остра, умна, талантов бездна,
      А как ловка, мила, любезна!
Пускай иной в ней слабости найдет:
Она, не спорю я, как будто бы спесива,
Немножко ветрена, немножко прихотлива,
Да только вот беда: все это к ней идет;
Насмешлива — нельзя и в этом не признаться,
И если уж над кем она шутить начнет,
      То мертвого заставит рассмеяться!» —
«Все это хорошо, да только не в жене —
Ведь сердцу доброму таланты не замена!
            Поверь, Клеон, как другу, мне:
            Коварство, злоба и измена
            Всегда насмешников удел!» —
«И, милый друг, ну что за преступленье!
            Как будто бы грешно
            Над тем смеяться, что смешно?
            Да где же взять терпенья
            С глупцом без смеха говорить?
Притом же — с клятвою могу я утвердить —
            Чувствительней ее не может быть;
            Она добрее, чем Аглая:
            Та любит лишь людей,
            А эта даже и зверей.
Эмилия на днях, лишившись попугая.
            Почти иссохла от тоски...
Нет, нет, мой друг, она совсем не злоречива,
А любит изредка глупцам давать щелчки!
Сестра ж ее уж слишком молчалива.
            Ты скажешь, что она скромна.
Что ж толку в том? Зато ведь вовсе не видна;
А я хочу, чтобы жена моя блистала,
            Чтоб свет не только красотой —
Талантами, умом и всем обворожала,
Чтоб праздник тот считался за пустой,
Который ей самой украсить не угодно.
А если ж вздумаю явиться всенародно,
            Пущусь в собранье с ней...
Какое торжество! Среди толпы людей,
В глазах у всех она как грация танцует;
Не только что умы — сердца у всех волнует:
                  Того-то и хочу.
            Все вкруг нее теснятся,
            Все ахают, дивятся.
            А я — стою спокойно и молчу;
      Гляжу на всех с улыбкой сожаленья
И думаю: «Ей дань платите удивленья,
      А мне — завидуйте, друзья!»
      И вот уж шепчут, слышу я:
«Вот муж ее, вот он», — и вкруг меня народу
Ужасная толпа, и мне уж нет проходу!» —
       «Умерь его, мой друг, — сказал Честон, вставая, —
И выслушай совет — я в двух словах скажу:
Супругой доброй быть способнее Аглая.
Поверь, блистать всю жизнь не может человек —
С женою жить не год, не два, а целый век.
            Теперь прощай, — в деревню еду,
Мне хочется поспеть на станцию к обеду;
Смотри ж, Клеон, держи совет мой в голове!»
Простился; а Клеон подумать обещался...
            И на Эмилии спустя недели две
            С большим парадом обвенчался.
Три года минуло, и вот опять Честон
            В столицу возвратился;
Оправиться едва успел с дороги он
И тот же час к приятелю пустился.
«Ну вот, Клеон, опять в Москве я наконец:
Куда, мой друг, давно с тобой мы не видались!
            Ты был жених, когда расстались,
Теперь любовник, муж и счастливый отец...
Но ты нахмурил лоб, молчишь, не отвечаешь?
Какой ужасный взгляд — ты стал совсем другим,
            Тебя, по чести, не узнаешь!
Давно ли чудаком ты сделался таким?» —
«Давно ль? С тобой на что таиться...
С тех пор, как за грехи задумал я жениться!» —
«Возможно ли, Клеон? Да разве уж жена
            Твоя в собраньях не блистает?» —
«По-прежнему всегда окружена
И всех собой обворожает». —
«Талантов, что ль, убавилось число?» —
«О нет... ведь нравиться желанье не прошло:
В мазурке и пенье она весьма успела!» —
«Так что ж? Не'yжели богиня подурнела?» —
             «Богиня, скажешь, красоты?..» —
«Да это говорил не я, мой друг, а ты!» —
«Не может быть! Я толк немного в этом знаю!
И что в ней нравится — никак не понимаю,
У ней во всем лице нет правильной черты». —
«Скажи же наконец, что сделалось такое?» —
«А то, Честон, что добрая моя жена
Долг матери считает за пустое:
По балам каждый день, в гостях разряжена!
Супружеской любви в ней даже нет и тени:
Со всеми страх мила, но только не со мной;
И если я когда останусь с ней одной,
Тотчас пойдут и спазмы и мигрени...
И сверх того, злодейка так хитра,
Что в свете прослыла предоброю женою,
Я мученик — и все ж смеются надо мною!» —
             «А где теперь ее сестра?» —
«Давно уж замужем, Людмил на ней женился:
            Ну, видно, богу он молился!
            Как счастливо живет он с ней!
Она всегда с детьми, всегда в семье своей.
В женитьбе испытал Людмил одно блаженство;
            За что ж такое нерав'eнство?
Один счастлив, другой судьбою угнетен;
За что ж не он, а я жить должен несчастливо?
Куда, подумаешь, судьба несправедлива!» —
«Напрасно ты винишь судьбу,— прервал Честон,—
            Вини себя в своей печали:
С Людмилом оба вы нашли, чего искали!
Аглая попросту без пышных всех затей
            Живет для мужа и детей;
Зато твоя ловка, по моде разодета,
Пленяет всех, а мучит лишь тебя;
Но кто же виноват? Ты взял жену для света,
            А он женился для себя».