Сижу, освещаемый сверху,Я в комнате круглой моей.Смотрю в штукатурное небоНа солнце в шестнадцать свечей.Кругом – освещенные тожеИ стулья, и стол, и кровать.Сижу – и в смущеньи не знаю,Куда бы мне руки девать.Морозные белые пальмыНа стеклах беззвучно цветут.Часы с металлическим шумомВ жилетном кармане идут.О, косная, нищая скудостьБезвыходной жизни моей!Кому мне поведать, как жалкоСебя и всех этих вещей?И я начинаю качаться,Колени обнявши свои,И вдруг начинаю стихамиС собой говорить в забытьи.Бессвязные, страстные речи!Нельзя в них понять ничего,Но звуки правдивее смыслаИ слово сильнее всего.И музыка, музыка, музыкаВплетается в пенье мое,И узкое, узкое, узкоеПронзает меня лезвие.Я сам над собой вырастаю,Над мертвым встаю бытием,Стопами в подземное пламя,В текучие звезды челом.И вижу большими глазами —Глазами, быть может, змеи, —Как пению дикому внемлютНесчастные вещи мои.И в плавный, вращательный танецВся комната мерно идет,И кто-то тяжелую лируМне в руки сквозь ветер дает.И нет штукатурного небаИ солнца в шестнадцать свечей:На гладкие черные скалыСтопы опирает – Орфей.1921
Европейская ночь
Петербург
Напастям жалким и однообразнымТам предавались до потери сил.Один лишь я полуживым соблазномСредь озабоченных ходил.Смотрели на меня – и забывалиКлокочущие чайники свои;На печках валенки сгорали;Все слушали стихи мои.А мне тогда в тьме гробовой, российской,Являлась вестница в цветах,И лад открылся музикийскийМне в сногсшибательных ветрах.И я безумен от видений,Когда чрез ледяной канал,Скользя с обломанных ступеней,Треску зловонную таскал,И каждый стих гоня сквозь прозу,Вывихивая каждую строку,Привил-таки классическую розуК советскому дичку.1926
«Жив Бог! Умен, а не заумен…»
Жив Бог! Умен, а не заумен,Хожу среди своих стихов,Как непоблажливый игуменСреди смиренных чернецов.Пасу послушливое стадоЯ процветающим жезлом.Ключи таинственного садаЗвенят на поясе моем.Я – чающий и говорящий.Заумно, может быть, поетЛишь ангел, Богу предстоящий, —Да Бога не узревший скотМычит заумно и ревет.А я – не ангел осиянный,Не лютый змий, не глупый бык.Люблю из рода в род мне данныйМой человеческий язык:Его суровую свободу,Его извилистый закон…О, если б мой предсмертный стонОблечь в отчетливую оду!1923