Стихотворения

Цирк — не парк, куда вы входите

грустить и отдыхать.

В цирке надо не высиживать,

а падать и взлетать,

и под куполом,

под куполом,

под куполом скользя,

ни о чем таком сомнительном

раздумывать нельзя.

Все костюмы наши праздничные —

смех и суета.

Все улыбки наши пряничные

не стоят ни черта

перед красными султанами

на конских головах,

перед лицами,

таящими надежду, а не страх.

О Надежда,

ты крылатое такое существо!

Как прекрасно

твое древнее святое вещество:

даже, если вдруг потеряна

(как будто не была),

как прекрасно ты распахиваешь

два своих крыла

над манежем

и над ярмаркою праздничных одежд,

над тревогой завсегдатаев,

над ужасом невежд,

похороненная заживо,

являешься опять

тем,

кто жаждет не высиживать,

а падать и взлетать.

1965

* * *

Надежда, белою рукою

сыграй мне что-нибудь такое,

чтоб краска схлынула с лица,

как будто кони от крыльца.

Сыграй мне что-нибудь такое,

чтоб ни печали, ни покоя,

ни нот, ни клавиш и ни рук…

О том, что я несчастен,

врут.

Еще нам плакать и смеяться,

но не смиряться,

не смиряться.

Еще не пройден тот подъем.

Еще друг друга мы найдем…

Все эти улицы —

как сестры.

Твоя игра — их голос пестрый,

их каблучков полночный стук…

Я жаден до всего вокруг.

Ты так играешь, так играешь,

как будто медленно сгораешь.

Но что-то есть в твоем огне,

еще неведомое мне.

1965

ПРОЩАНИЕ С НОВОГОДНЕЙ ЕЛКОЙ

Синяя крона, малиновый ствол,

звяканье шишек зеленых.

Где-то по комнатам ветер прошел:

там поздравляли влюбленных.

Где-то он старые струны задел —

тянется их перекличка…

Вот и январь накатил-налетел,

бешеный как электричка.

Мы в пух и прах наряжали тебя,

мы тебе верно служили.

Громко в картонные трубы трубя,

словно на подвиг спешили.

Даже поверилось где-то на миг

(знать, в простодушьи сердечном):

женщины той очарованный лик

слит с твоим празднеством вечным.

В миг расставания, в час платежа,

в день увяданья недели

чем это стала ты нехороша?

Что они все, одурели?!

И утонченные как соловьи,

гордые, как гренадеры,

что же надежные руки свои

прячут твои кавалеры?

Нет бы собраться им — время унять,

нет бы им всем — расстараться…

Но начинают колеса стучать:

как тяжело расставаться!

Но начинается вновь суета.

Время по-своему судит.

И в суете тебя сняли с креста,

и воскресенья не будет.

Ель моя, Ель — уходящий олень,

зря ты, наверно, старалась:

женщины той осторожная тень

в хвое твоей затерялась!

Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови,

твой силуэт отдаленный,

будто бы след удивленной любви,

вспыхнувшей, неутоленной.

1966

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПАМЯТИ

Анатолию Рыбакову

Не помню зла, обид не помню,

ни громких слов,

ни малых дел

и ни того, что я увидел,

и ни того, что проглядел.

Я все забыл, как днище вышиб

из бочки века своего.

Я выжил.

Я из пекла вышел.

Там не оставил ничего.

Теперь живу посередине

между войной и тишиной,

грехи приписываю богу,

а доблести — лишь Ей одной.

Я не оставил там ни боли,

ни пепла, ни следов сапог,

и только глаз мой карий-карий

блуждает там, как светлячок.

Но в озаренье этом странном,

в сиянье вещем светляка

счастливые былые люди

мне чудятся издалека:

высокий хор поет с улыбкой,

земля от выстрелов дрожит,

сержант Петров, поджав коленки,

как новорожденный лежит.

1967

ГРУЗИНСКАЯ ПЕСНЯ

М. Квливидзе

Виноградную косточку в теплую землю зарою,

и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву,

и друзей созову,

на любовь свое сердце настрою…

А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Собирайтесь-ка, гости мои, на мое угощенье,

говорите мне прямо в лицо,

кем пред вами слыву,

царь небесный пошлет мне прощенье

за прегрешенья…

А иначе зачем на земле этой вечной живу?

В темно-красном своем

будет петь для меня моя Дали,

в черно-белом своем

преклоню перед нею главу,

и заслушаюсь я,

и умру от любви и печали…

А иначе зачем на земле этой вечной живу?

И когда заклубится закат,

по углам залетая,

пусть опять и опять предо мною

плывут наяву

синий буйвол,

и белый орел,

и форель золотая…

А иначе зачем

на земле этой вечной живу?

1967

ПЕСЕНКА О ДАЛЬНЕЙ ДОРОГЕ

Б. Золотухину

Забудешь первый праздник и позднюю утрату,

когда луны колеса

затренькают по тракту,

и силуэт совиный склонится с облучка,

и прямо в душу грянет

простой романс сверчка.

Пускай глядит с порога красотка, увядая,

та гордая, та злая, слепая и святая…

Что — прелесть ее ручек? Что — жар ее перин?

Давай, брат, отрешимся.

Давай, брат, воспарим.

Жена, как говорится, найдет себе другого,

какого-никакого, как ты, недорогого.

А дальняя дорога дана тебе судьбой,

как матушкины слезы всегда она с тобой.

Покуда ночка длится, покуда бричка катит,

дороги этой дальней на нас обоих хватит.

Зачем ладонь с повинной ты на сердце кладешь?

Чего не потеряешь — того, брат, не найдешь.

От сосен запах хлебный,

от неба свет целебный,

а от любови бедной сыночек будет бледный,

а дальняя дорога…

а дальняя дорога…

а дальняя дорога…

1967

СТАРИННАЯ СТУДЕНЧЕСКАЯ ПЕСНЯ

Поднявший меч на наш союз

достоин будет худшей кары,

и я за жизнь его тогда

не дам и ломаной гитары.

Как вожделенно жаждет век

нащупать брешь у нас в цепочке…

Возьмемся за руки, друзья,

чтоб не пропасть поодиночке.

Среди совсем чужих пиров

и слишком ненадежных истин,

не дожидаясь похвалы,

мы перья белые почистим.