Стихотворения

Химера самосохраненья!

О, разве можно сохранить

Невыветренными каменья

И незапутанною нить!

Но ежели по чьей-то воле

Убережёшься ты один

От ярости и алкоголя,

Рождающих холестерин;

От совести, от никотина,

От каверзы и от ружья, -

Ведь всё равно невозвратима

Незамутненность бытия.

Но есть возвышенная старость,

Что грозно вызревает в нас,

И всю накопленную ярость

Приберегает про запас,

Что ждёт назначенного срока

И вдруг отбрасывает щит.

И тычет в нас перстом пророка

И хриплым голосом кричит.

1966

ПРЕДМЕСТЬЕ

Там наконец, как пуля из ствола,

Поезд метро вылетает из-под земли.

И вся округа наклонна.

Там дивная церковь,

Оранжевая с белым,

Слегка накренясь, как в танце на льду,

Медленно откатывается вбок.

Там, в поредевших рощах,

Белые дома —

Макеты рационального воображения.

Но земля не занята городом.

Там воздух листвен.

Там иволга садится на балкон.

Там балконные двери -

Летки человеческого пчельника.

Вечером светятся окна

Пузырьками искусственных сотов.

Там ветер намывает флаг,

И свежее полотнище, пахнущее арбузом,

Хлобыщет небо.

1966

ВЫЕЗД

Помню — папа ещё молодой.

Помню выезд, какие-то сборы.

И извозчик — лихой, завитой.

Конь, пролётка, и кнут, и рессоры.

А в Москве — допотопный трамвай,

Где прицепом старинная конка.

А над Екатерининским — грай.

Всё впечаталось в память ребёнка.

Помню — мама ещё молода,

Улыбается нашим соседям.

И куда-то мы едем. Куда?

Ах, куда-то, зачем-то мы едем!

А Москва высока и светла.

Суматоха Охотного ряда.

И потом — купола, купола.

И мы едем, всё едем куда-то.

Звонко цокает кованый конь

О булыжник в каком-то проезде.

Куполов угасает огонь,

Зажигаются свечи созвездий.

Папа молод. И мать молода.

Конь горяч. И пролётка крылата.

И мы едем, незнамо куда, —

Всё мы едем и едем куда-то.

1966

НА ДУНАЕ

О, краткое очарованье

Плывущих мимо кораблей!

А после разочарованье

От бронзы бывших королей.

Сидят державные солдаты,

Как задремавшие орлы.

А корабли плывут куда-то,

Как освещённые балы.

Здесь варвары на земли Рима

Запечатлели свой набег.

Но всё равно — плывущий мимо

Прекрасней ставшего на брег.

1966

«Получил письмо издалека…»

Получил письмо издалека,

Гордое, безумное и женское.

Но пока оно свершало шествие,

Между нами пролегли века.

Выросли деревья, смолкли речи,

Отгремели времена.

Но опять прошу я издалече:

Анна! Защити меня!

Реки утекли, умчались птицы,

Заросли дороги. Свет погас.

Но тебе порой мой голос снится:

Анна! Защити обоих нас!

1966

РЯБИНА

Так бы длинно думать,

Как гуси летят.

Так бы длинно верить,

Как листья шелестят.

Так бы длинно любить,

Как реки текут…

Руки так заломить,

Как рябиновый куст.

1966

СМЕРТЬ ПОЭТА

Что ж ты заводишь

Песню военну,

Флейте подобно,

Милый снегирь?

Державин

Я не знал в этот вечер в деревне,

Что не стало Анны Андреевны,

Но меня одолела тоска.

Деревянные дудки скворешен

Распевали. И месяц навешен

Был на голые ветки леска.

Провода электрички чертили

В небесах невесомые кубы.

А её уже славой почтили

Не парадные залы и клубы,

А лесов деревянные трубы,

Деревянные дудки скворешен.

Потому я и был безутешен,

Хоть в тот вечер не думал о ней.

Это было предчувствием боли,

Как бывает у птиц и зверей.

Просыревшей тропинкою в поле,

Меж сугробами, в странном уборе

Шла старуха всех смертных старей.

Шла старуха в каком-то капоте,

Что свисал, как два ветхих крыла.

Я спросил её: «Как вы живёте?»

А она мне: «Уже отжила…»

В этот вечер ветрами отпето

Было дивное дело поэта.

И мне чудилось пенье и звон.

В этот вечер мне чудилась в лесе

Красота похоронных процессий

И торжественный шум похорон.

С Шереметьевского аэродрома

Доносилось подобие грома.

Рядом пели деревья земли:

«Мы её берегли от удачи.

От успеха, богатства и славы,

Мы, земные деревья и травы.

От всего мы её берегли».

И не ведал я, было ли это

Отпеванием времени года,

Воспеваньем страны и народа

Или просто кончиной поэта.

Ведь ещё не успели стихи,

Те, которыми нас одаряли,

Стать гневливой волною в Дарьяле

Или ветром в молдавской степи.

Стать туманом, птицей, звездою

Иль в степи полосатой верстою

Суждено не любому из нас.

Стихотворства тяжёлое бремя

Прославляет стоустое время.

Но за это почтут не сейчас.

Ведь она за своё воплощенье

В снегиря царскосельского сада

Десять раз заплатила сполна.

Ведь за это пройти было надо

Все ступени рая и ада,

Чтоб себя превратить в певуна.

Всё на свете рождается в муке —

И деревья, и птицы, и звуки.

И Кавказ. И Урал. И Сибирь.

Ипоэта смежаются веки.

И ещё не очнулся на ветке

Зоревой царскосельский снегирь

1966

«Вот и всё. Смежили очи гении…»

Вот и всё. Смежили очи гении.

И когда померкли небеса,

Словно в опустевшем помещении

Стали слышны наши голоса.

Тянем, тянем словно залежалое,

Говорим и вяло и темно.

Как нас чествуют и как нас жалуют!

Нету их. И всё разрешено.

1966

БЛОК. 1917

В тумане старые дворцы

Хирели,

Красногвардейские костры

Горели.

Он вновь увидел на мосту

И ангела, и высоту.

Он вновь услышал чистоту

Свирели.

Не музыка военных флейт,

Не звёздный отблеск эполет,

Не павший ангел, в кабарет

Влетевший — сбросить перья…

Он видел ангела, звезду,

Он слышал флейту, и на льду