В одной сорочке белой и босая, На прикрепленных к дереву досках,С застывшею слезой в угаснувших глазах, Лежит она, красавица, страдаяВ предсмертных муках… Черная косаРастрепана; полураскрыты губы,И стиснуты немой, но жгучей болью зубы,И проступает пот на теле, что роса…Бедняжечка! Над ней — и небо голубое,И померанца сень душистая — в плодах,И всё вокруг нее в сияньи и цветах — А уж у ней распятье золотое Положено на грудь… И вот уж второпях,С прощальным и напутственным поклоном,Уходит от нее и духовник-монах,Под серой рясою и серым капюшоном, И впереди, с зажженною свечой, Могильщик-каторжник с обритой головой;Он рот закрыл платком, он весь дрожит от страха,Как будто перед ним — не смертный одр, а плаха…Одну, без помощи, без дружеской руки,Оставить бедную в последние мгновенья —О господи, в них нет ни искры сожаленья!.. Но что это? Взгляните: у доски Разбросаны одежды в беспорядке —Плащ фиолетовый с мантильей голубой,И платья женского меж них белеют складки, И рукоятка шпаги золотойВидна из-под одежд, а вот и ларчик рядом,С резьбой и с дорогим узорчатым окладом; В нем серьги, и запястья, и жемчуг —Больная всё сняла, когда сразил недуг,Лишь обручального кольца снять не хотела…А!.. У нее в руке — еще рука,Чужая, мертвая, и вся уж потемнела…Вот отчего одна скривилася доска:С нее свалился труп — страдальцев было двое!.. Припав к земле кудрявой головой,Лежит, повержен ниц, мужчина молодой!..Он весь накрыт плащом; со смертью в грозном боеОн не сробел до самого концаИ ниц упал, чтоб мертвого лицаНе увидала милая подруга…Но замерла у ней рука в руке супруга:Страдалице легко с ним вместе умирать —И никому их рук теперь не разорвать,И скоро уж конец, и скоро эти очиНеразрешимой тьмой загробной, вечной ночиС улыбкой злобною завесит смерть сама…Глядите… вслушайтесь — шепнула: «Умираю».Нет, не глядите, прочь!.. Теперь я понимаю:Прочь, поскорее прочь: у ней — чума, чума!26 июня 1861