Нагляделся я на большие собрания: В глазах пестрит от электрического сияния, Народу в зале — не счесть, Давка — ни стать, ни сесть. На эстраде — президиум солидный, Ораторствует большевик видный, Стенографистки его речь изувечивают, Фотографы его лик увековечивают, Журналисты ловят "интересные моменты", Гремят аплодисменты, Под конец орут пять тысяч человек: — Да здравствует наш вождь Имя-Рек1 Мне с Имя-Реками не равняться, Мне бы где-либо послоняться: У поросшего лопухом забора Подслушать обрывок разговора, Полюбоваться у остановки трамвайной Перебранкой случайной, Уловить на улице меткое словцо, Заглядеться на иное лицо, Обшарить любопытным взглядом "Пивную с садом", Где сад — чахоточное деревцо С выгребной ямой рядом, Где аромат — первый сорт, Хоть топор вешай. "М-м-мань-ня… ч-черт-р-р-т!" "Не цапайся, леш-шай!.." У пивного древа Адам и Ева, — Какой ни на есть, а рай! Не разбирай. Без обману. Соответственно карману. А карманы-то бывают разные: Пролетарские и буржуазные. Не пробуйте ухмыляться заранее: Мол, у меня в башке туман — Начал писать про собрание, А свел на карман. Сейчас вам будет показано, Как одно с другим бывает связано. Есть такой город — Евпатория, У него есть своя история. Но прошлое нас мало касается, Когда настоящее кусается. К Черному морю этот городок Выпятил свой передок, Приманчивый, кокетливый, К нэпманам приветливый, А спиной пролетарской, Разоренною, мертвой, "татарской", Повернулся к равнине степной, Где пылища и зной. Здесь, за этой спиною, Задыхаясь от зною, Приютился вокзальчик невзрачный, По ночам сиротливый, покинутый, мрачный, На припеке на три изнурительных дня Приютивший в вагоне меня. Как мужик я изрядно известный, То пролетариат весь местный, Железнодорожный, Прислал мне запрос неотложный: Не угодно ли мне, так сказать, Себя показать И обменяться живыми словами? — Интересуемся оченно вами… Без председательского звона, Без заранее намеченного плана Разместились на путях, у вагона, Вокруг водопроводного крана Человек… ну, едва-едва Десятка полтора или два. Может быть, я ошибся в количестве: Не заметил тех, кто лежал на животе. Ведь собрание шло не при электричестве, А в ночной темноте. Тем не менее Был оркестр, проявивший большое умение, Оркестр — собранью под стать — Какого в Москве не достать: От чистого сердца, отнюдь не халтурно, Кузнечики — вот кто! — звенели бравурно, Без дирижера — и явного и тайного — Показали пример искусства чрезвычайного, Оттеняя старательно каждый нюанс. Гениальный степной Персимфанс!.. {*} {* Первый симфонический ансамбль.} Под эту игру бесконечную Повели мы беседу сердечную. Разливаться ли тут соловьем, Иль противно ломаться подвидом всезнайки? Говорили душевно. И я без утайки Говорил даже что-то о детстве своем. Обо всем говорило собрание, Под конец — про карман. Обратил на это внимание Рабочий, _Димитренко Емельян_. Спросите у Димитренка, бедняги, Кто он — по чину — такой? "Я, — скажет он, — служба тяги, Я — на всё и у всех под рукой". Одна по штату, незаменимая, Эта "тяга" неутомимая. Начальник вокзала — всему голова, У него заместителей два. Телеграфист с телеграфистом чередуются. Одна "тяга" бессменно "мордуется". Праздник, не праздник — Емельян на пути. "Емельян, подмети!" Емельян подметает. "Емельян, угля не хватает!" Емельян кряхтит под кулем С углем. "Емельян, на уборку поездного состава!" "Емельян, есть во всех ли вагонах вода?" Емельян танцует и слева и справа, Емельян тянет шлангу туда и сюда. "Емельян, на промывку вагонов для соли!" С Емельяна — пот ручьем, не росой, На ногах ему соль разъедает мозоли, Потому что — босой. "Емельян, — кличет слесарь, — в депо на минутку Емельян — в водопроводную будку, Там у бака какой-то изъян!., — Емельян!.. — Емельян!.. — Емельян!.. Емельян надрывается зиму и лето. Ему отдыха нет: не гуляй, не болей! Емельян Димитренко получает за это В месяц… _девять рублей_! Димитренко — весь потный и черный, — Он богач бесспорный. Любому Ротшильду, Форду Он плюнет презрительно в морду. Его щедрость достойна удивления. Подсчитайте его отчисления. "Емельян, два процента в союз". "Даю-с!" "Емельян, отчисление в МОПР". "Отчисляю, я добр!" "Емельян, дай на Воздухофлот". "Вот!" "Емельян, Доброхим". "Дадим!" "На "Долой неграмотность" гони четвертак". "Так!" "В кассу взаимопомощи…" "Сколько?" "Процент!" "В момент!" "Емельян, в Ох… мат… млад…" {*} {* Охматмлад — охрана материнства и младенчества.} "Что такое?" "Ох… мат…" "Что ж, и я не лохмат!" "Емельян, на борьбу с этим… с этим…" "Говори сразу: сколько? Ответим!" "На газету "Гудок"… надо всем поголовно…* "Сколько нужно?" "Расход — пустяков: Шестьдесят пять копеечек ровно". Результат получился таков: На пятнадцать рабочих — пятнадцать "Гудков". "Понимаю, — кряхтит Емельян, — значит нужно. Горе: в грамоте слаб. И читать недосужно". Дома ждут Емельяна жена и ребята. Рубль за угол. На что этот угол похож!.. Дочка в школе, и в месяц по рублику тож. Рубль. А где его взять? Вот как тает зарплата… На руках остается от всех прибылей… Пять рублей! Ночь. Кузнечики шпарят симфонию ту же. Димитренко кончает о быте своем. "Да, живем все еще не просторненько, друже, Но, одначе, живем. Из деревни не кума дождешься, так свата. Кум — не кум, сват — не сват без муки или круп. Хоть деревня, сказать, и сама небогата…" Кто-то сплюнул: "Ну, да. Знаем ихнего брата. Привезет на пятак, чаю схлещет на руп…" "Чем еще, — я спросил, — есть у вас похвалиться?" "Есть у нас Крымтепо, чтоб ему провалиться1 На картошку, товарищ, имейте в виду, Деньги взяты еще в двадцать третьем году, А картошки все нет. Деньги канули в воду". "В Евпатории ж цены — беда! Летом сколько народу приезжает сюда!" "Цены скачут, как блохи! Все же летом бывали делишки неплохи. Вещи нэпманам раньше носили. Доход. За сезон кой-чего мы б себе накряхтели. Да от нас отошло это в нынешний год. Появились носильщики. Вроде артели". "Что носильщики скажут?" "Да нету их тут!" "Почему?" "Потому. Так они и придут. Ведь они у нас летний кусок отобрали". "Братцы! Поздно. Идти по домам не пора ли?" Рано утром я высунул нос из вагона, Посмотрел. Димитренко-то — вона! "Служба тяги" на рельсах. "Здоров, Емельян! Тянем?" "Тянем, товарищ Демьян!" Пригляделся к нему. Тот же потный и черный, Но — приветливый, бодрый, проворный, Не вчерашний, какой-то другой. Вправду ль он? Горемыка ли? Говорит мне: "Простите уж нас, дорогой, Что вчера мы пред вами маленько похныкали. Это верно: бывает порой чижало. Точно рыбе, попавшей на сушу. А в беседе-то вот отведешь этак душу, Глядь, — совсем отлегло". "Е-мель-я-я-ян!.. Будешь там толковать до обеда!.." Емельян встрепенулся: "Прощайте покеда!" И, на лбу пот размазав рукою корявою, Побежал к паровозу со шлангой дырявою.