Стихотворения. Четыре десятилетия

Громоздящийся мир уранид и колоссов.

В полотняном плену то плечо, то колено

Проступают, и кажется: дыбятся в схватке,

И пытаются в комнату выйти из плена,

И не в силах прорвать эти плёнки и складки.

Мир гигантов, несчастных в своём ослепленье,

Обречённых всё утро вспухать пузырями,

Опадать и опять, становясь на колени,

Проступать, прилипая то к ручке, то к раме.

О, пергамский алтарь на воздушной подкладке!

И не надо за мрамором в каменоломни

Лезть; всё утро друг друга кладут на лопатки,

Подминают, и мнут, и внушают: запомни.

И всё утро, покуда ты нежишься, сонный,

В милосердной ночи залечив свои раны,

Там, за шторой, круглясь и толпясь, как колонны,

Напрягаются, спорят и гибнут титаны.

* * *

Придёшь домой, шурша плащом,

Стирая дождь со щёк:

Таинственна ли жизнь ещё?

Таинственна ещё.

Не надо призраков, теней:

Темна и без того.

Ах, проза в ней ещё странней,

Таинственней всего.

Мне дорог жизни крупный план,

Неровности, озноб

И в ней увиденный изъян,

Как в сильный микроскоп.

Биолог скажет, винт кружа,

Что взгляда не отвесть:

– Не знаю, есть ли в нас душа,

Но в клетке, – скажет, – есть.

И он тем более смущён,

Что в тайну посвящён.

Ну, значит, можно жить ещё.

Таинственна ещё.

Придёшь домой, рука в мелу,

Как будто подпирал

И эту ночь, и эту мглу,

И каменный портал.

Нас учат мрамор и гранит

Не поминать обид,

Но помнить, как листва летит

К ногам кариатид.

Как мир качается – держись!

Уж не листву ль со щёк

Смахнуть решили, сделав жизнь

Таинственней ещё?

МУЖЧИНА С РОЗОЙ

Мужчина с розой на портрете,

Её он держит меж двух пальцев

За стебель гибкий и точёный,

Перевернув к себе затылком,

Молодцевато и брезгливо,

Как все мужчины.

Что он мужчина, нет сомнений.

Напрасно б венский аналитик

Старался розу допросить

С пристрастьем: нет ли фетишизма,

Инверсионных отклонений, –

Их нет, им неоткуда быть.

К тому же, роза бессловесна,

Полузамучена верченьем

В руке, не помнит, где мучитель,

Где стол, где кресло, где букет.

В кафтане, с пышными усами,

Мужчина с розой полумёртвой

Глядит, не зная, что с ней делать.

Вдохнуть тончайший аромат

Ему и в голову, конечно,

Прийти не может (то ли дело –

Сорвать и даме поднести!).

Так и должны себя вести,

Так и должны чуть-чуть небрежно

Мужчины к жизни относиться,

К её придушенной красе,

Как этот славный офицер

(Тут нету места укоризне), –

Чуть-чуть неловко, неумело,

Затем что нечто, кроме жизни,

Есть: долг и доблесть, например.

КУСТ

Евангелие от куста жасминового,

Дыша дождём и в сумраке белея,

Среди аллей и звона комариного

Не меньше говорит, чем от Матфея.

Так бел и мокр, так эти гроздья светятся,

Так лепестки летят с дичка задетого.

Ты слеп и глух, когда тебе свидетельства

Чудес нужны ещё помимо этого.

Ты слеп и глух, и ищёшь виноватого,

И сам готов кого-нибудь обидеть.

Но куст тебя заденет, бесноватого,

И ты начнёшь и говорить, и видеть.

* * *

Какое чудо, если есть

Тот, кто затеплил в нашу честь

Ночное множество созвездий!

А если всё само собой

Устроилось, тогда, друг мой,

 Еще чудесней!

Мы разве в проигрыше? Нет.

Тогда всё тайна, всё секрет.

А жизнь совсем невероятна!

Огонь, несущийся во тьму!

Ещё прекрасней потому,

 Что невозвратно.

ПИРЫ

 Андрею Смирнову

Шампанское – двести бутылок,

Оркестр – восемнадцать рублей,

Пять сотен серебряных вилок,

Бокалов, тарелок, ножей,

Закуски, фазаны, индейки,

Фиалки из оранжерей, –

Подсчитано всё до копейки,

Оплачен последний лакей.

И давнего мира изнанка

На глянцевом жёлтом листе

Слепит, как ночная Фонтанка

С огнями в зеркальной воде.

Казалось забытым, но всплыло,

Явилось, пошло по рукам.

Но кто нам расскажет, как было

Беспечно и весело там!

Тоскливо и скучно!

 Сатира

На лестнице мраморный торс.

Мне жалко не этого пира

И пара, а жизни – до слёз.

Я знаю, зачем суетливо,

Иные оставив миры,

Во фраке, застёгнутом криво,

Брёл Тютчев на эти пиры.

О, лишь бы томило. Мерцало,

Манило до белых волос…

Мне жалко не этого бала

И пыла, а жизни – до слёз,

Её толчеи, и кадушки

С обшарпанной пальмою в ней,

И нашей вчерашней пирушки,

И позавчерашней, твоей!

* * *

Быть классиком – значит стоять на шкафу

Бессмысленным бюстом, топорща ключицы.

О, Гоголь, во сне ль это всё, наяву?

Так чучело ставят: бекаса, сову.

 Стоишь вместо птицы.

Он кутался в шарф, он любил мастерить

 Жилеты, камзолы.

Не то что раздеться – куска проглотить

Не мог при свидетелях, – скульптором голый

Поставлен. Приятно ли классиком быть?

Быть классиком – в классе со шкафа смотреть

На школьников; им и запомнится Гоголь

Не странник, не праведник, даже не щёголь,

Не Гоголь, а Гоголя верхняя треть.

Как нос Ковалева. Последний урок:

Не надо выдумывать, жизнь фантастична!

О, юноши, пыль на лице, как чулок!

Быть классиком страшно, почти неприлично.

Не слышат: им хочется под потолок.

* * *

Контрольные. Мрак за окном фиолетов,

Не хуже чернил. И на два варианта

Поделенный класс. И не знаешь ответов.

Ни мужества нету ещё, ни таланта.

Ни взрослой усмешки, ни опыта жизни.

Учебник достать – пристыдят и отнимут.

Бывал ли кто-либо в огромной отчизне,

Как маленький школьник, так грозно покинут?

Быть может, те годы сказались в особой

Тоске и ознобе? Не думаю, впрочем.

Ах, детства, во все времена крутолобый

Вид – вылеплен строгостью и заморочен.

И я просыпаюсь во тьме полуночной