Стихотворения. Четыре десятилетия

Ни президента Уругвая,

Ни Темзы – так, какой-то кустик.

И буква к букве так теснятся,

Что почерк явно засекречен.

Внизу, как можно догадаться,

Обратный адрес не помечен.

Тихонько рву конверт по краю

И на листе бумаги плотном

С трудом по-русски разбираю

Слова в смятенье безотчётном.

«Мы здесь собрались кругом тесным

Тебя заверить в знак вниманья

В размытом нашем, повсеместном,

Ослабленном существованье.

Когда ночами (бред какой-то!)

Воюет ветер с тёмным садом,

О всех не скажем, но с тобой-то

Молчи, не вздрагивай, мы рядом.

Не спи же, вглядывайся зорче,

Нас различай поодиночке».

И дальше почерк неразборчив,

Я пропускаю две-три строчки.

«Прощай! Чернила наши блёклы,

А почта наша ненадёжна,

И в саду листва намокла,

Что шага сделать невозможно».

ЛАВР

 А. Битову

Не помнит лавр вечнозелёный,

Что Дафной был и бог влюблённый

Его преследовал тогда;

К его листве остроконечной

Подносит руку первый встречный

И мнёт, не ведая стыда.

Не помнит лавр вечнозелёный,

И ты не помнишь, утомлённый

Путём в Батум из Кобулет,

Что кустик этот глянцевитый,

Цветами жёлтыми увитый,

Ещё Овидием воспет.

Выходит дождик из тумана,

Несёт дымком из ресторана,

И Гоги в белом пиджаке

Не помнит, сдал с десятки сдачу

Иль нет… а лавр в окне маячит…

А сдача – вот она, в руке.

Какая долгая разлука!

И блекнет память, и подруга

Забыла друга своего,

И ветвь безжизненно упала,

И море плещется устало,

Никто не помнит ничего.

* * *

Я к ночным облакам за окном присмотрюсь.

Отодвинув суровую штору.

Был я счастлив – и смерти боялся. Боюсь

И сейчас, но не так, как в ту пору.

Умереть – это значит шуметь на ветру

Вместе с клёном, глядящим понуро.

Умереть – это значит попасть ко двору

То ли Ричарда, то ли Артура.

Умереть – расколоть самый твёрдый орех,

Все причины узнать и мотивы.

Умереть – это стать современником всех,

Кроме тех, кто пока ещё живы.

* * *

Расположение вещей

На плоскости стола,

И преломление лучей,

И синий лёд стекла.

Сюда – цветы, тюльпан и мак,

Бокал с вином – туда.

Скажи, ты счастлив? – Нет. – А так? –

Почти. – А так? – О да!

* * *

Какое счастье, благодать

Ложиться, укрываться,

С тобою рядом засыпать,

С тобою укрываться!

Пока мы спали, ты и я,

В саду листва шумела

И неба тёмные края

Сверкали то и дело.

Пока мы спали, у стола

Чудак с дремотой спорил,

Но спал я, спал, и ты спала,

И сон всех ямбов стоил.

Мы спали, спали, наравне

С любовью и бессмертьем

Давалось даром то во сне,

Что днём – сплошным усердьем.

Мы спали, спали, вопреки,

Наперекор, вникали

В узоры сна и завитки,

В детали, просто спали.

Всю ночь. Прильнув к щеке щекой.

С доверчивостью птичьей.

И в беззащитности такой

Сходило к нам величье.

Всю ночь в наш сон ломился гром,

Всю ночь он ждал ответа:

Какое счастье – сон вдвоём,

Кто нам позволил это?

* * *

О слава, ты также прошла за дождями,

Как западный фильм, не увиденный нами,

Как в парк повернувший последний трамвай, –

Уже и не надо. Не стоит. Прощай!

Сломалась в дороге твоя колесница,

На юг улетела последняя птица,

Последний ушёл из Невы теплоход.

Я вышел на Мойку: зима настаёт.

Нас больше не мучит желание славы,

Другие у нас представленья и нравы,

И милая спит, и в ночной тишине

Пусть ей не мешает молва обо мне.

Снежок выпадает на город туманный.

Замёрз на афише концерт фортепьянный.

Пружины дверной глуховатый щелчок.

Последняя рифма стучится в висок.

Простимся без слов, односложно и сухо.

И музыка медленно выйдет из слуха,

Как после купанья вода из ушей,

Как маленький, тёплый, щекотный ручей.

ВМЕСТО СТАТЬИ О ВЯЗЕМСКОМ

Я написать о Вяземском хотел,

Как мрачно исподлобья он глядел,

Точнее, о его последнем цикле.

Он жить устал, он прозябать хотел.

Друзья уснули, он осиротел:

Те умерли вдали, а те погибли.

С утра надев свой клетчатый халат,

Сидел он в кресле, рифмы невпопад

Дразнить его под занавес являлись.

Он видел: смерть откладывает срок.

Вздыхал над ним злопамятливый Бог,

И музы, приходя, его боялись.

Я написать о Вяземском хотел,

О том, как в старом кресле он сидел,

Без сил, задув свечу, на пару с нею.

Какие тени в складках залегли,

Каким поэтом мы пренебрегли,

Забыв его, но чувствую: мрачнею.

В стихах своих он сам к себе жесток,

Сочувствия не ищет, как листок,

Что корчится под снегом, леденея.

Я написать о Вяземском хотел,

Ещё не начал, тут же охладел

Не к Вяземскому, а к своей затее.

Он сам себе забвенье предсказал

И кажется, что зла себе желал

И медленно сживал себя со свету

В такую тьму, где слова не прочесть.

И шепчет мне: оставим всё как есть.

Оставим всё как есть: как будто нету.

ПОЙДЁМ ЖЕ ВДОЛЬ МОЙКИ, ВДОЛЬ МОЙКИ…

Пойдём же вдоль Мойки, вдоль Мойки,

У стриженых лип на виду,

Глотая туманный и стойкий

Бензинный угар на ходу,

Меж Марсовым полем и садом

Михайловским, мимо былых

Конюшен, широким охватом

Державших лошадок лихих.

Пойдём же! чем больше названий,

Тем стих достоверней звучит,

На нём от решёток и зданий

Тень так безупречно лежит.

С тыняновской точной подсказкой

Пойдём же вдоль стен и колонн,

С лексической яркой окраской

От собственных этих имён.

Пойдём по дуге, по изгибу,

Где плоская, в пятнах, волна

То тучу качает, как рыбу,

То с вазами дом Фомина,

Пойдём мимо пушкинских окон,

Музейных подобранных штор,

Минуем Капеллы широкой

Овальный, с афишами, двор.

Вчерашние лезут билеты