Мальчишкой я былнезаметен и руси с детства привыкмолчать.Паршивая, бледная кличка«Трус»лежит на моихплечах.А плечи мои —это детские плечикласса, которыйстоял у станков;детства, котороеглохло, калечилосьдесять,двенадцать,пятнадцать часов;детства,которому говорили:«Парень, ты мал,худосочен, плох.Бойся!Читай, несмышленыш,Библию.Бойся!Сидит в облаков изобилиистрашный, как штык,всекарающий бог.Бойся!Сияет матерь пречистая,она не пропуститгрехи твои даром.Бойся!По крышам идут трубочисты.Бойся!Стоят на углах жандармы.Бойся!»И он врывался, страх.Вы тоже такое помните.И как это страшно —сидеть впотьмахв наполненной вечеромкомнате.Он раньше врывался,раскрашенный страх,истертою бабой-ягой:он путался сукойв моих ногах,махал костянойногой.Он раньше бродил,неизвестный страх,рядом с каждымконем,когда я в ночномсидел у кострав обнимку с худымогнем.И так через всемолодые годая твердо пронес,как груз,я быстро пронес,как заслуженный дар,бездарную кличку«Трус».И так сквозь мой рост,совсем молодой,сквозь радость,сквозь полночь,сквозь мракя быстро пронеснепонятный,немой,почти первобытныйстрах.А только теперьмолодеет странас каждым идущимднем.Она наливается соком.Онанужнейшим горитогнем.Никто еще такне решался петь.Никто еще такне жил.Недаром гуляетгорячая нефтьпо нефтепроводам жил.Недаром врагиза кордоном двойнымскушны и как будтотихи.Они, ожидаяначала войны,прилаживают штыки.Их песни ужедо начала допеты,до гнуснойпередовой.Петитом и корпусомв их газетахнабрансобачий вой.Ну что же — а мневосемнадцать лет.Я буду в военнойспецовкеидти и держатьв молодой рукеначищенную винтовку.Ну что ж — я отдамнеумелый страхза то, чтобы твердои ловкодержать в молодых,как винтовка, рукахмолоденькую винтовку.Я выбросил в небонеграмотный страх,который мне в верностиклялся.Я встану,сжимаяв надежных рукахбесстрашиенашегокласса.1932