Город мой весенний,звонкотрубый,вижу я, как через дальний гуд,в тишине, гнилые скаля зубы,по мостам опричники идут.Слышно мне,как воск от света тает,брага плещется на дне ковша.Как, оставив землю, отлетаетдлинная боярская душа.Так стоит он —темный город выжиг,и плывет по небу пустырейскорбный храп задрипанных ярыжек,сытый гул церквушек и церквей.И холопы думают суровогрозные, жестокие слова.Но въезжает клетка Пугачева,разинская меркнет голова.И стоит опять под зимним небом,жрет без просыпуи спит без сновгород ханжества, тоски, молебнов,старых девок, царских кабаков…А с иконы бог,усталый, кроткий,смотрит на разбитые мечты,на тряпье и стужу,на чахотку,на хребты и руки нищеты.И, прельстившись мукой человечьей,услыхав стенанья и хулу,он благословляетснег и вечер,потное ярмо и кабалу.Но встает —опять, еще и снова,оплатив давнишние счета,город мой — помолодевший, новый,город мой — звучащая мечта.И шумит крылами ветер горький,северный,идущий от морей.Над заводом АМО,над Трехгоркойи над типографией моей.И, улыбкой освещая лица,радостные, знающие труд,в шубах, в шапках, в жарких рукавицах,по вечерним улицам столицыверные хозяева идут.Город мой, вещающий ученый,на пороге солнечных времен,опоясан тополем и кленом,белыми снегами озарен.Каменный, железный и стеклянный,над тобой созвездия горят.Про тебя за синим океаномстарики и дети говорят.1934
23. «Вот женщина…»
Вот женщина,которая, в то времякак я забыл про горести свои,легко несет недюжинное бремямоей печали и моей любви.Играет ветер кофтой золотистой.Но как она степенна и стройна,какою целомудренной и чистоймне кажется теперь моя жена!Рукой небрежной волосы отбросив,не опуская ясные глаза,она идет по улице,как осень,как летняя внезапная гроза.Как стыдно мне,что, живший долго рядом,в сумятице своих негромких деля заспанным, нелюбопытным взглядомеще тогда ее не разглядел!Прости меня за жалкие упреки,за вспышки безрассудного огня,за эти непридуманные строки,далекая красавица моя.Между 1935 и 1937