Стихотворения и поэмы

«Сто раз погибнув и родившись снова, Мой сын зовет к ответу твоего», — после этих строк автор поэмы возвращается к мирным дням: «Идут года — тридцать восьмой, девятый. Зарублен рост на притолке дверной». Вот уже окончена школа. Перед сыном открыты все дороги, его ждет огромный мир творчества, любви, дружбы. Но праздник жизни трагически обрывается войной.

Вторая половина поэмы, где действие развивается в дни войны, написана с особой драматической силой. Скорбь о погибшем звучит в ней, по слову самого автора, «во весь рост выпрямившейся, побеждающей, предельно напряженной души».

Володя учится в Фергане, в артиллерийской школе: «Тогда он жил в республике восточной, Без близких и вне дома в первый раз». Уезжает из Москвы на фронт: «Пошли мы на вокзал — таким беспечным И легким шагом, как всегда вдвоем»; «Ну, а теперь еще раз, по-мужски. — И, робко, виновато улыбаясь, Он очень долго руку жмет мою». Погибает в бою: «В то же мгновенье разрывная пуля, Пробив губу, разорвалась во рту».

От образа сына поэт идет к образам его ровесников, ко всему его поколению. «Ты, может быть, встречался с этим рослым, Веселым, смуглым школьником Москвы…» — спрашивает он и тут же нетерпеливо повторяет свой вопрос:

А может быть, встречался ты и раньше
С каким-нибудь из наших сыновей —
На Черном море или на Ла-Манше,
На всей планете солнечной твоей.

Теперь в образе сына как бы собраны черты «всех подростков мира», борющихся против фашизма: «Уже он был жандармом схвачен в Праге, Допрошен в Брюгге, в Бергене избит», «Пойдем за ним, за юношей, ведомым По черному асфальту на расстрел».

Реквием по Володе Антокольскому превращается в реквием по миллионам его сверстников, так же, как и Володя, отдавших жизнь во имя победы над фашизмом.

Благодаря этому становится возможным и внутренне оправданным горестно-мучительный и глубоко выстраданный вывод:

Нет права у тебя ни на какую
Особую, отдельную тоску.
Пускай, последним козырем рискуя,
Она в упор приставлена к виску.

Не обольщайся. Разве это выход?
Всей юностью оборванной своей
Не ищет сын поблажек или выгод
И в бой зовет мильоны сыновей.

«Особая, отдельная» тоска приобретает общее значение. Острую боль, кажется, удалось унять, но тут же она разгорается с новой силой. В заключительной главе скорбь о погибшем продолжает нарастать и диктует потрясающие строки финала: «Прощай. Поезда не приходят оттуда. Прощай. Самолеты туда не летают». (Эта, быть может, самая замечательная строфа финала — в отличие от других, которые поэт много раз переделывал, — написалась сразу. В ней была сделана только одна поправка. Последняя строка сначала выглядела так: «А сны расплываются, снятся и тают». В окончательном тексте: «А сны только снятся нам…»)[40].

Трагическая поэма «Сын» поистине способна «вывернуть человека наизнанку». Но автор ее прав: в конечном счете читатель поблагодарит его «за громовый урок о вечном торжестве жизни». Катарсис, очищение безысходной страшной болью — своего рода кульминация поэмы и в то же время ее внутреннее глубоко человеческое, гуманистическое оправдание:

И в том бою, в строю неистребимом
Любимые чужие сыновья
Идут на смену сыновьям любимым
Во имя правды, большей, чем твоя.

Вот что говорил о «Сыне» Н. Тихонов: «В дни войны вступают в строй и самые древние формы поэзии, которые, казалось бы, давно ушли в прошлое. Что мы помним о древних скальдах, сопровождавших дружины и слагавших свои песни на поле брани, славивших павших героев или звавших своей песней к мести? А вот мы читаем прекрасную поэму Павла Антокольского „Сын“, о которой люди посвященные говорят, что это и есть песня скальда над могилой сына, павшего за родину. Вместе с тем поэма эта — не надгробная надпись, не эпитафия. Она говорит о нашей живой действительности»[41].

О. Берггольц назвала поэмы «Сын» Антокольского и «Василий Теркин» Твардовского «лучшими произведениями советской поэзии военных лет». Далее она сказала: «Лучшие вещи нашей литературы, в первую очередь произведения лирической поэзии, трагедийны и исповедны. Вновь сошлюсь на „Сына“ П. Антокольского. Эта поэма очень трагична — она не утешает, но зато очищает и утоляет»[42].

В уже упоминавшемся мною заветном ларце хранится множество писем, полученных Антокольским после выхода поэмы со всех концов нашей страны и из-за рубежа. Остановлюсь только на одном письме, пришедшем из Австралии.