Стихотворения и поэмы

Момент, переживаемый Леонидом Мартыновым, был моментом значимым для всей страны и для всего народа. И не потому ли его тоненький сборничек "Стихи" (1955) сразу же получил огромный общественный резонанс? Читателей больше не смущала ни "странность" лирического героя Леонида Мартынова, ни сложность смысловых ассоциаций, ни многозначность его метафорического языка.

Удивительно мощное эхо!

Очевидно, такая эпоха,—

размышлял по этому поводу поэт в стихотворении "Эхо". С той поры Леонид Мартынов начинает широко печататься в центральных и республиканских журналах, обретая, можно сказать, всенародную известность.

6

По всем параметрам многообразного и многосложного своего творчества Леонид Мартынов был далек от поэтов, которые в той или иной степени противопоставляют техническую оснащенность современного мира чистоте первозданной природы. Он не считал, что техника XX века пагубно влияет и на искусство поэтического слова. Современная техника не может погубить поэзию, если общество не направлено против человека, если оно не преследует узкокорыстные классовые интересы и не ставит их превыше всего. Наконец, поэт полагал, что художник не сумеет выразить хода времени, если он не ощутит, не переживет, не прочувствует этот убыстренный темп времени внутри себя.

Его предтеча — Александр Блок — запечатлел текучесть и двойственность лирического переживания для того, чтобы еще глубже и острее передать диалектическую переменчивость бытия. Как раз это "внутри себя", "через себя" и есть повышенно личностное отношение поэта к окружающему миру, которое и позволяло Леониду Мартынову видеть реальность в новом ракурсе, то есть не так, как все, не так, как ее воспринимает обыденное сознание.

Дерзайте, чтоб на ваши грезы

Стремилось небо быть похоже,—

вот требование, которое должно соответствовать самосознанию современного человека.

Но почему же именно так ставил этот вопрос Леонид Мартынов? Да потому, что универсальным средством эстетического освоения мира для него был домысел, то есть элемент желаемого, ожидаемого, фантастического и в мире, и в каждодневном существовании человека. Об этом Леонид Мартынов, в частности, упоминает в новелле "Как мы пишем", когда речь заходит о его отношении к реальности, суровой, грубой, обыденной, но меняющейся прямо на глазах. Причем, сказав о некоем "элементе фантастического", который он непроизвольно вносил в свои стихи, Леонид Мартынов счел необходимым подчеркнуть, что далеко не всегда его ожидали здесь подлинные удачи.

Да, поэт шел трудным путем — путем поисков того чудесного звена, которое позволило бы сковать и жизненное наблюдение и фантазию в одну конкретную поэтическую данность. Ибо, как уже говорилось, для Мартынова поэзия — средство формирования собственной личности, а стало быть, и метафорического преображения реалий. Здесь иногда шли полосой неудачи и риторические срывы. Но в конце концов его грандиозное городское "безбрежье" обретало черты обновленного Лукоморья, совмещало вымысел с действительностью. Здесь посреди каждодневных людских забот зрело "Очередное чудо".

Создать это чудо, чтобы оно было по-настоящему новым и прекрасным, помогала такая поразительная способность Леонида Мартынова, как удивительная чуткость к скрытым возможностям языка и необычайно активное, действенное, я бы сказал, властное отношение к слову. Леонид Мартынов мог к одному словесному корню присоединить самые неожиданные флексии — и тогда возникало чудо стиха:

Жухни,

Черт Багряныч,

И одно пророчь:

"Будет луночь, саночь! Всё иное прочь!"

("Черт Багряныч")

Увлечение В. Хлебниковым, В. Маяковским, чтение футуристических сборников не прошло даром.

А вот другой не менее выразительный пример мартыновских неологизмов: в стихотворении "Замечали — по городу ходит прохожий?.." сказочное Лукоморье последовательно перевоплощается в "рукомойню", "мукомолье" и даже в некое "Мухоморье", которые больше соответствовали обыденному сознанию обитателей коммунальных квартир.

Как здесь не вспомнить ставшее классическим четверостишие Леонида Мартынова:

И своевольничает речь,

Ломается порядок в гамме,

И ходят ноты вверх ногами,

Чтоб голос яви подстеречь.

("Такие звуки есть вокруг…")

Дело, конечно, не в своеволии родной речи, а в ее поистине неисчерпаемых возможностях для самовыражения поэта, в тончайших оттенках смысла и значения, которые всегда так обостренно чувствовал Леонид Мартынов.

Поэт был убежден, что более глубокое представление о вещи, о явлении, о душе человеческой, как уже говорилось, может дать именно это "волшебство" слова, эта "магия слова", к которым он столь охотно прибегал на всех этапах творческого пути.

7