Стихотворения и поэмы

Энциклопедизм познаний Мартынова в разных областях искусства и литературы — общеизвестен. Поэт исходил из личного опыта, когда писал, что "через мрак средневековья с его античными обломками До мраморного Возрождения добраться было нелегко" ("Млечный Путь"). Но коль скоро прошел этот путь, то уж в своем творчестве, в своей родной стихии он свободно перемещался из эпохи в эпоху и по-своему, по-мартыновски, организовывал художественное время и пространство. Следует подчеркнуть, что именно эти мировоззренческие категории для Леонида Мартынова были основой его безудержных и непредсказуемых "отлетов фантазии".

Ведь шаги "Истории самой", по мысли Леонида Мартынова, не удаляли от нас те или иные события, наоборот, они все время словно бы приближали их к нам. Ибо, писал Мартынов, идут "эпохи за эпохами, и все моложе древность кажется". Здесь — главное зерно его мироощущения. Особенно притягательной для него была универсальность мифа, его человеческая всеобщность. Обращаясь к атлантам Труда и титанам Созидания, поэт говорил:

Закутанные

В дымы избяные

И копоть фабрик с ног до головы,

В пыли космической шары земные

Упорно перекатывали вы.

("Огромные, неповоротливые люди…")

Хронос (сын Урана), Аполлон, Афродита, Геракл, Дедал, Харон (перевозчик душ через Стикс), а также исторические личности, ставшие легендарными, такие, как Геродот, Демокрит, Эмпедокл, Овидий, Кирилл и Мефодий и множество других,— вот персонажи лирико-философских стихотворений Леонида Мартынова, но это персонажи опять-таки по-мартыновски приближенные к нам, созвучные нашей современности, благодаря своим исполинским фигурам.

Существенно, что поэт смело использовал и смысловую емкость, которая заложена в самом понятии мифа (в его древнеклассических вариантах). Вот стихотворение "Мифология". Уже само это слово вызывало в Леониде Мартынове жизненный порыв, который освобождал его от правил так называемого "хорошего" поэтического тона. Поэт охотно Пользовался этой свободой — "открытость" мифа для современного прочтения позволяла ему создавать своих современных "мифорогих" и "ми- Форуко-мифоногих" исполинов, которые, встав во весь свой колоссальный рост, "Уплывают в свете звезд До своих прекрасных гнезд…" ("Мифология"),

Классический миф в творчестве Леонида Мартынова был кладезем неисчерпаемого обновления "вечных" сюжетов, он был источником и "словесной магии", и нового осмысления внутренних состояний. В городском "космосе", который открывался поэту в ночные и дневные часы, тоже было что-то непредсказуемое, как и в его мифологических исполинах. Причем обыденное, повседневное у Леонида Мартынова не просто соседствует со звездными исполинами, но и является естественным их окружением: "В городе — не забывай! — даже гром и тот ночами громыхает, как трамвай!" ("Зеленый хлыст"). В другом стихотворении поэт отмечает, что люди тычутся в подземных переходах, и никак не может рассеяться вечерняя мгла даже тогда, когда электрический свет заливает городские кварталы. И вдруг — внезапно, словно по мановению руки — все преобразуется: ведь с этими переходами, крышами домов, башнями домен граничит "звездная бездна сама"! Такое преображение обыденного во вселенское, естественно для сегодняшнего мировосприятия, ибо житель новых микрорайонов в какой-то степени сам является "микрокосмосом"; в нем в течение дня происходят разнообразные метаморфозы и радость сменяется безотчетной тревогой, душевный покой — внезапным стрессом.

И немыслимо

Вдруг позабыть все волненья и все опасенья

Потому, что — подумай, представь себе это сама —

Так свершаются, может быть, землетрясенья:

Вдруг толчок —

И молчок!

И кромешная тьма!

("Даже Тихий океан…")

Очевидно, что идея взаимозависимости всего сущего получала в творчестве Леонида Мартынова все более емкое и сложное выражение. Как уже говорилось, эта идея всегда помогала поэту в весьма болезненных перепадах его творческой биографии. Причем причина этих явлений была одна и та же — непонимание своеобразного мира, созданного поэтом, непонимание самих основ его художественного бытия. Но в конце концов, именно монизм мышления Леонида Мартынова позволил ему оставаться тем "беспощадным оптимистом", которым он, по словам Антала Гидаша, всегда был. Этот же монизм мышления способствовал тому, что его главная мысль, его главная идея никогда не терялась в частностях, в отступлениях. Он в своей стихотворной практике сознательно шел на нарушения внешнего правдоподобия или фактографизма. Мир видимостей, мир "кажимости" был для него, не менее значительным и важным, чем повседневность, данная в конкретном факте. Например, городской закат, явление в общем-то обычное, ассоциируется у него со странными, апокалипсическими видениями. Ему, охваченному неясной тревогой, кажется, что солнце, которое каждый раз садится за Каменный мост тараща свой скошенный глаз, возвещает о неминуемом конце мира. Но заключает поэт, это древнебиблейское светопреставление, "Как и в прошлый раз, отодвигается":

И косится Солнце, и за Каменным

Беспрепятственно садится мостом.

("Каждый раз")