И если вырваны страницыИз древней красочной Псалтири,Вовек никто не усомнится,Что царь Давид играл на лире,Вернее – на библейской арфе,Но лира – символ вдохновенья.Плетётся ветер в старом шарфе,Лиловом от ночного треньяИ ставшем гроздьями сирени.Он кашляет, закутав горло,Едва ступает на прохладе,То рассыпается прогоркло,То снова собран, жизни ради,Как слёзы стынут на тетради.Итак, никто не усомнится,Что лучшим в мире был художник,Хотя закапаны страницы,Заглавные заснули птицыИ надписей не стало должных.И по оставшимся деревьямЯ очертанья рук живыеУгадываю, чтобы с левымНе путать правое, с припевом:«Так жили люди Ниневии…» –И чтобы дни сторожевыеПрошли, не опаляя гневом.Иначе шаг ко мне направятСуду покорные микробы,И духи поднебесной злобыКлеймо непоправимой пробыНа серебре моём поставят.1975
«Их знает мой слух-птицелов…»
Их знает мой слух-птицелов –Не песни отдельных созданий,Но души пятнистых стволовИ музыку радуги дальней.Приняв от незримых щедрот,Она, словно хлеб, разделилась, –И чистое множество нотПо кельям лесов расселилось.Пытаюсь отдельно поймать,Для каждой силки расставляю,Но в небе сложились опять –И светятся, не опаляя.1975
«Смирись и прими, как олива с лозой…»
Смирись и прими, как олива с лозой,Замкнувшись, смиряются перед грозой.Воздевшие руки, стоят дерева –Отчизны соцветий, громов торжества.И сад уповает – и тысячью ртовСогласен цвести и увянуть готов.Он знает. Твоё же призванье – молчатьИ в люльке сознанья секунды качать…1975
«И эту птицу к ветке жгучей…»
И эту птицу к ветке жгучейПритянет сад –Я понял это много лучше,Чем век назад.Тогда от молний ложной вестиЯ принял гром,Что смысл – во всех растеньях вместе,А не в любомСтволе, и корне, и соцветье.Но сны сошлись –И стал виновен я в наветеНа каждый лист,И взором юного астрологаК стеблям приник,Когда услышал: «Стань надолгоОдним из них».И я спускался. Было скользкоСреди червонных гнёзд –И их стада встречало войскоПодземных звёзд.Я слышал: буква убивает…А вот – онаИ под землёй растёт, живая,Любви полна.1975