Стихотворения и поэмы

Недописанный лист на столе.
Неприрученный луч на стволе. —
Ничего-то не надо мне, Боже!
Отчего же осина во мгле
так шумит надо мной, отчего же
обдает меня взглядом прохожий,
как чужого на этой земле?

(«Недописанный лист на столе…»)

И Глеб Семёнов возвращается в «мир», и пишет свою последнюю книгу «Хождение за три оврага» (1969–1981). Название книги перефразирует знаменитое «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, и это не случайно. Это — декларация. Глеб Семёнов отталкивается от гигантомании и величия, которое провозглашается советским государством. Он затыкает уши, чтобы не слышать фанфар и шума великих строек. Он не покоряет Космос, он не поднимает целину, он не ходит за три моря покорять чужие земли, строить в них социализм. Он удаляется в деревню с непритязательным именем Пачковка под стены Псково-Печерского монастыря и ходит на прогулки «за три оврага». Иногда лето делится между Пачковкой и Комарово. В Комарово тоже все знакомо и близко, там были написаны многие стихи более ранних книг. Там когда-то, в середине земного пути, писалась «грибная поэма» («Отпуск в сентябре»).

Последняя книга делится на три раздела: первый — «По склону дня (Пачковка, 1969–1972)» включает 11 стихов, второй — «Комарово, 1970-е…» — 15 стихов, третий — «Комарово, последние…» — 26 стихов.

«Высоким слогом в наши дни!?.» — вопрошает автор буквально в первых строках — и тут же дает ответ: «Опушкам, просекам, лугам — сто гимнов моего молчанья». И подтверждает, зарекается: «одический восторг немотства!», никакой выспренности.

В книге есть подлинные шедевры. К ним относятся «Маленькие пейзажи» (№ 429):

Сухая кисть и тощий колорит.
Передний план колесами изрыт.
Две ивы на голландском ветродуе.
Какое время года — не прочесть.

… … … … … … … … … … … …

Непышный хлеб, текучая вода,

вдали вечнобиблейские стада
и только для пейзажа — провода,
гудящие натужно вдоль дороги.

«Голландский ветродуй» — это, как нынче модно выражаться, возвращение к своим корням. Глеб Семёнов никогда не гонялся за модой, но к Голландии питал слабость. Отсюда, я думаю, и название стихотворения.

Есть в книге щемящий мотив прощания. Он пробивается, буквально прорастает через все стихи. Трудно сказать, отчего это. У самого автора эти последние годы были относительно благополучны, скорей всего давала себя знать накопившаяся усталость и раздражение на то, что было вне его узкого круга. Особенно мучила политическая ситуация, съедала душу ненависть к режиму и все, что из этого вытекало.

Запалят прошлогодние листья,
и потянет дымком между сосен.
Всколыхнется душа, затоскует,
то ли старость уже, то ли осень.
То ли сизое воспоминанье
дочерна перетлевшей невзгоды;
то ли вечная горечь России —
много воли и мало свободы.
Сушат хлеб, или топится баня,
костерок в чистом поле белесый, —
посреди безутешного мира —
дым отечества, счастье сквозь слезы.

(«Запалят прошлогодние листья…»)

Почти в каждом стихотворении горестные признания. И почти всегда теперь из одного стихотворения в другое переходит мотив прощания:

Я шаг за шагом в сторону заката
неслышно отхожу на расстоянье
руки, тобой протянутой когда-то.

(По склону дня, № 435)

Стужей близкого покоя
веет за версту вода.
Невзначай махнул рукою —
как простился навсегда

с этой пожней, с этой пашней,

с колокольным этим днем,
с красотой позавчерашней,
с вороньем —
все бесшабашней
празднующим вороньем.

(Успенье)

Тот же мотив — и в стихах «Комаровского» цикла:

…счастлив домом своим, домочадцами, дымом
между сосен, котом
на крыльце, и в неведенье непобедимом,
как все будет потом.

(«Никакая как будто еще и не старость…»)