Стихотворения и поэмы

Люблю

Обыкновенно так

Любовь любому рожденному дадена,—
но между служб,
доходов
и прочего
со дня на́ день
очерствевает сердечная почва.
На сердце тело надето,
на тело  – рубаха.
Но и этого мало!
Один  —
идиот!—
манжеты наделал
и груди стал заливать крахмалом.
Под старость спохватятся.

Женщина мажется.

Мужчина по Мюллеру мельницей
                                                              машется.
Но поздно.
Морщинами множится кожица.
Любовь поцветет,
поцветет  —
и скукожится.

Мальчишкой

Я в меру любовью был одаренный.
Но с детства
людьё
трудами муштровано.
А я  —
убег на берег Риона
и шлялся,
ни чёрта не делая ровно.
Сердилась мама:
«Мальчишка паршивый!»
Грозился папаша поясом выстегать.
А я,
разживясь трехрублевкой фальшивой,
играл с солдатьём под забором
                                               в «три листика».

Без груза рубах,

без башмачного груза
жарился в кутаисском зное.
Вворачивал солнцу то спину,
то пузо  —
пока под ложечкой не заноет.

Дивилось солнце:

«Чуть виден весь-то!

А тоже  —

с сердечком.
Старается малым!
Откуда
в этом
в аршине
место  —
и мне,
и реке,
и стовёрстым скалам?!»

Юношей

Юношеству занятий масса.
Грамматикам учим дурней и дур мы.
Меня ж
из 5-го вышибли класса.
Пошли швырять в московские тюрьмы.

В вашем

квартирном
маленьком мирике

для спален растут кучерявые лирики.

Что выищешь в этих болоночьих
                                                            лириках?!
Меня вот
любить
учили
в Бутырках.
Что мне тоска о Булонском лесе?!
Что мне вздох от видов на́ море?!
Я вот
в «Бюро похоронных процессий»
влюбился
в глазок 103 камеры.
Глядят ежедневное солнце,
зазна́ются.
«Чего  – мол стоют лучёнышки эти?»

А я

за стенного
за желтого зайца
отдал тогда бы  – всё на свете.

Мой университет

Французский знаете.
Де́лите.
Множите.
Склоняете чу́дно.
Ну и склоняйте!
Скажите  —
а с домом спеться
можете?

Язык трамвайский вы понимаете?

Птенец человечий
чуть только вывелся  —
за книжки рукой,
за тетрадные дести.
А я обучался азбуке с вывесок,
листая страницы железа и жести.
Землю возьмут,
обкорнав,
ободрав ее,—
учат.
И вся она  – с крохотный глобус.
А я
боками учил географию,—
недаром же

наземь

ночёвкой хлопаюсь!
Мутят Иловайских больные вопросы:
– Была ль рыжа борода Барбароссы?—
Пускай!
Не копаюсь в пропы́ленном вздоре я  —
любая в Москве мне известна история!
Берут Добролюбова (чтоб зло ненавидеть),—
фамилья ж против,
скулит родовая.

Я

жирных
с детства привык ненавидеть,
всегда себя
за обед продавая.
Научатся,
сядут  —
чтоб нравиться даме,
мыслишки звякают лбёнками медненькими.
А я
говорил
с одними домами.
Одни водокачки мне собеседниками.

Окном слуховым внимательно слушая,

ловили крыши  – что брошу в уши я.
А после
о ночи
и друг о друге
трещали,
язык ворочая  – флюгер.

Взрослое