Стихотворения и поэмы

Стою на березовой горке с централкой.
Возится жук под ногами.
Пищат комары.
Сова на сушине присела гадалкой.
На травинке улитка с рогами.
Туман у горы.

(«На тяге»)

Ему дороги и близки раздолья Камы, ее утренний «кисейный» туман, восходы и закаты над рекой, когда от утреннего солнца розовеют окна кают, а берега вырастают «лесо-лиственной гривой». Он неоднократно исповедуется в своей любви к красавице Каме, к Уралу. И это не декларации, которые нередко мешают его творчеству, а давняя, проверенная жизнью любовь:

Люблю Урал
  За эту мощь крутую,
За металлическую быль
  Еловых гор,
За кровь камней,
  За жилу золотую,
За смоляной, сосновый бор…

(«Урал»)

Кама и Урал – это та животворная среда, которая давала внутреннее наполнение творчеству Каменского. Под впечатлением уральской природы и возникали его лучшие стихи, вбиравшие лесные запахи Урала, раздольную ширь Камы, говор уральских крестьян, «величайшую, незыблемую, земляную любовь к земле, к природе, к деревне…»,[47] как он сам писал об этом.

В «Поэме о Каме» он передал суровую красоту могучей северной реки. Как и большинство стихотворений Каменского, названная Поэма автобиографична: это и песня об уходящей молодости, и выражение восторга поэта перед красавицей рекой:

Мать Кама синеокая,
Как вороная сталь.
Блестит, зовет широкая
На пароходы вдаль.

И я, послушный сын реки,
Призывностью горя,
Изведал с легкой той руки
Все суши и моря.

Каме и Уралу Каменский посвятил не одно стихотворение. Да и поэмы о Пугачеве и Ермаке, действие которых в основном происходит на Урале, дают право назвать его певцом Урала.

Начало Великой Отечественной войны Каменский встретил патриотическими стихами, полными веры в победу («Час испытаний – тяжелый год», поэма «Партизаны»). Последней крупной работой Каменского явилась драматическая поэма «Ермак Тимофеевич», над которой он работал до 1944 года.

Годы войны Каменский провел в селе Троица, на реке Сылве.

В июне 1943 года автор этой статьи попал в Пермь. На конференции писателей Урала, там состоявшейся, я увидел после многолетнего перерыва Каменского. Он был в форме капитана речного флота, в фуражке, черной флотской куртке с золотыми пуговицами. Он пригласил после конференции приехать к нему в село Троица, обещая показать рукописи Хлебникова.

Каменский встретил меня и провел наверх, в свой кабинет. В этой обширной квадратной комнате поражали необычайная пестрота и разнообразие предметов и мебели. Посередине стояла круглая железная печь, выкрашенная в черный цвет с яркими рисунками, изображавшими каких-то птиц и цветы. Больше всего мне запомнилось стоявшее перед письменным столом высокое, золоченое кресло с подлокотниками и спинкой, завершавшейся какой-то короной. Оно было украшено пучком павлиньих перьев, торчавшим из-за спинки. Оказалось – это кресло принадлежало ранее какому-то архиерею.

После обеда внизу в столовой мы снова поднялись наверх. Василий Васильевич принялся в поисках рукописей рыться в ящике, стоявшем под письменным столом, и вспоминать прежние годы: свою поездку на конгресс воздухоплавателей в Англию, первые выступления футуристов. Рассказывал он увлекательно, сам оживляясь от нахлынувших воспоминаний. Я напомнил ему свои впечатления от его выступлений в Ленинграде. Василий Васильевич снял со шкафа старый граммофон с огромным раструбом, такой, какие я запомнил со времен раннего детства, обтер с него пыль, нашел пластинку и, заведя эту машину, подпер голову рукой и вместе со мной внимательно слушал свой задиристый голос тех лет, когда он во всю силу легких напористо читал знаменитую «Сарынь на кичку!». Правда, в трубе иногда что-то хрипело и шипело, но все же явственно слышался молодой, звонкий голос, удалая, бесшабашная интонация. Когда голос умолк, Каменский остановил пластинку: «Вот теперь так я уж больше не могу!» – сказал он мне, вытирая платком глаза.

Мы посидели еще с полчаса, когда под окнами послышались смех и юные девичьи голоса. Василий Васильевич сразу как-то встряхнулся, помолодел, схватил гармонь и быстро выбежал на балкон, отпуская шутки и комплименты по адресу местных красавиц. Однако я скоро увидел, как сильно и серьезно он болен.