Стихотворения и поэмы

5. «Ласточки на солнце, ласточки на солнце…»

Ласточки на солнце, ласточки на солнце,
словно взгляд летучий, быстрый, невзначай…
Зацвели ромашки — будто вешний сон твой,
пахнут поцелуи, как китайский чай…

Я твою одежду целовал до боли,

я к твоим коленям припадал, любя,
к ласковым и нежным, как березки в поле,
что растут далеко, там, где нет тебя…

Вижу за морями дальнюю дорогу,

где к степи склонился синий небосвод…
У тебя ж, подруга, светлая тревога
на щеках холодных трепетно цветет…

В городе вечернем плакали трамваи,

слезы на высоких сохли проводах.
Для тебя сегодня ландыши срывал я, —
белые бубенчики чуть бренчат в руках…

Ласточки на солнце, ласточки на солнце,

словно взгляд летучий, быстрый, невзначай…
Зацвели ромашки — будто вешний сон твой,
пахнут поцелуи, как китайский чай…

1922

6. «Так никто не любил… Раз лишь в тысячу лет…»

Так никто не любил… Раз лишь в тысячу лет
мир такая любовь посещает,—
и тогда на земле распускается цвет,
тот, что людям весну предвещает…

Тихо дышит земля. К синим звездам она

простирает горячие руки, —
и тогда на земле расцветает весна
и дрожит от блаженства и муки…

От счастливых твоих, от сияющих глаз

сердце полнится сладкой тоскою…
Кровь по жилам моим, как река, разлилась,
будто пахнет кругом лебедою…

Звезды, звезды вверху… Месяц ласковый мой…

Чья любовь больше этой, о ночи?..
Я сорву для нее Орион золотой,
я, поэт Украины рабочей.

Так никто не любил… Раз лишь в тысячу лет

мир такая любовь посещает,—
и тогда на земле распускается цвет,
тот, что людям весну предвещает.

Тихо дышит земля. К синим звездам она

простирает горячие руки,—
и тогда на земле наступает весна
и дрожит от блаженства и муки…

1922

7. «Куда я ни пойду, мне снова травы снятся…»

Куда я ни пойду, мне снова травы снятся,
деревьев стройный шум рыдает за Донцом;
где улицы пьянит, дурманит дух акаций,
лицо заплаканное вижу за окном.

И темные глаза мне снятся, не мигая,

что вянут и молчат, отцветшие давно,
и ветер щеки вновь мои ласкает,
и запах чебреца несет в мое окно.

Ну, как теперь живет Горошиха-вдовица,

чей Федька — сын ее — застрелен был в ночи?
Мы с ним не раз вдвоем ходили по кислицы,
где шелестел бурьян и плакали сычи…

О Холоденко, друг! Тебя уже давно нет,

далекий, милый брат, зарубленный в бою,
и мать твоя несчастная не склонит
на срубленном плече головушку свою.

Куда я ни пойду, мне снова травы снятся,

деревьев стройный шум рыдает за Донцом;
где улицы пьянит, дурманит дух акаций,
лицо заплаканное вижу за окном…

1922

8. «Не возле стенки я, и кровь моя не льется…»