Стихотворения и поэмы

Носясь, как две ладьи, в житейском бурном море,

Мы встретились с тобой в лазоревом просторе!

Твоя ладья в броне, сверкает краской свежей,

Вздувает паруса и грудью волны режет.

Моя же после бурь и ужасов уныло

С поломанным рулем скользит, почти бескрыла.

И грудь ейточит червь, и туч зловещих стаи

Скрывают звезды все, и компас я бросаю.

Мы разошлись. И вновь не встретимся. Свиданья

Искать не будешь ты, а я – не в состоянье.

13 января 1825 г.

С.-Петербург

ВОСТОК И СЕВЕР

В альбом госпоже М. Сенковской

В краю, где мы живем, владычествует вьюга.

Завидовать ли тем, кто ближе к солнцу юга?

Ковром кашмирским ширь без края и конца,

Цветы в шелках зари, из пламени сердца,

Но там бюльбюль1, запев, уже смежает очи,

Цветенье розы там мгновения короче,

Наш материк суров, но память он хранит

О тех, кто сотни лет в его могилах спит.

А там, где чтит земля тех, кто лежит в могилах,

Живые о живых вовек забыть не в силах!

24 января 1825 г.

С.-Петербург

[1 Бюльбюль – по-арабски соловей.]

ПУТНИКИ

[В альбом Э. Головинской]

Меж двух седых пучин жизнь пролегла тропой

Для нас, в теснине дней блуждающих толпой:

В пучину мрачную несемся из пучины.

Одни – летят стремглав, торопят час кончины,

Других земная ложь порою отвлечет,

Цветущий сад любви, богатство и почет.

Блажен, кто разогнал иллюзии сурово

И дружбой освятил конец пути земного!

1825 [10 февраля]

Стеблево

ПЛОВЕЦ

(Из альбома 3.)

Когда увидишь челн убогий,

Гонимый грозною волной,

Ты сердце не томи тревогой,

Не застилай глаза слезой!

Давно исчез корабль в тумане,

И уплыла надежда с ним;

Что толку в немощном рыданье,

Когда конец неотвратим?

Нет, лучше, с грозной бурей споря,

Последний миг борьбе отдать,

Чем с отмели глядеть на море

И раны горестно считать.

14 апреля 1825 г.,

Одесса

[В АЛЬБОМ АПОЛЛОНУ СКАЛЬКОВСКОМУ]

Искусно нежностью добыл ты сувениры

От русских женщин, – пуд набрал ты, говорят.

Пускай же наконец и дружеская лира

В сентиментальный твой сундук внесет свой вклад.

В какие бы края ни увлекли скитанья,

Пусть компас стрелкою укажет путь твой вдаль,

Пусть будет на одном ее конце – желанье,

Всегда влекущее, а на другом – печаль.

Москва, 1826, июнь

М. Ш.

В каких краях ты б ни блистала мира,

Повсюду видели в тебе кумира.

Певцы, которых всюду лаврами венчали,

Напевом сотен арф тебя встречали.

Вдруг слышишь ты, смущением объята:

В хор ангелов, в ликующие клики

Ворвался голос незнакомый, дикий,

Как будто селянин попал в палаты,

Всех растолкал, спеша к тебе навстречу,

Приблизился, обнял бесцеремонно,

Но будь, царица звуков, благосклонна:

Ведь то твой старый друг – звук польской речи.

Москва, 1827 [12 декабря]

***

Когда пролетных птиц несутся вереницы

От зимних бурь и вьюг и стонут в вышине,

Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицы

Знакомым им путем к желанной стороне.

Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!

Едва надежда вновь блеснет моей судьбе,

На крыльях радости помчусь я быстро с юга

Опять на север, вновь к тебе!

6 апреля 1829 г.

В АЛЬБОМ ЦЕЛИНЕ Ш…

Набор уж начался. Вот движется колонна

Пехота, конница, гусары и уланы

Идут на твой альбом, воинственны и рьяны,

Вздымая имена, как грозные знамена.

В дни старости, – бог весть в каком я буду ранге, –

Вернувшись к прошлому, гордясь былым примером,

Я расскажу друзьям, что первым гренадером

Я в армии твоей стоял на правом фланге.

С.-Петербург, 1829 г.

ПРИВАЛ В УПИТЕ

(Истинное происшествие)

Упита встарь была богата, знаменита,

Теперь забыли все, что где-то есть Упита:

Одна часовенка, десяток жалких хат;

Где шумный рынок был, одни грибы торчат;

Где были вал и мост преградой силе вражьей,

Крапива и лопух стоят теперь на страже;

Где замок высился на темени холма,

Стоит среди руин убогая корчма.

Застряв в Упите, я забрел в корчму без цели

И за людьми следил, что за столом сидели.

Сидело трое там. Один – старик седой

В конфедератке был да с саблею кривой;

Жупан его был пепельного цвета,

Бог весть какой он был в былые лета;

Усы предлинные, как в августовский век…

С ним рядом молодой сидел там человек.

Из грубого сукна, но модного покроя

На нем был фрак. То чуб он теребил рукою,

То кистью сапога играл, труня притом

Над дьяконом в плаще предлинном и с крестом.

Четвертый был корчмарь. Старик в конфедератке

Ему и говорит: "С тебя, что ж, взятки гладки,

Покойником тебя пугать не стану я.

Но с вами об заклад побьюсь я, кумовья,

Пускай найдет приют Сицинский на кладбище,

Корчмарь поставит мед! Не правда ли, дружище?"

Корчмарь кивнул в ответ. Я всполошился весь.

"Простите, – я спросил, – ужель Сицинский здесь?"

"Да, разговор о нем, – сказал старик в жупане.

Извольте, изложу все по порядку, пане.

Громадный замок был там, где корчма стоит,

И в нем Сицинский жил, богат и именит.

Был связан узами со знатными родами,

Был вечно окружен друзьями и льстецами.

На сеймиках всегда имел он большинство,

Диктаторствовал там, все слушались его,

С вельможами держал себя запанибрата.

Для выгоды своей не раз топил магната.

Но дольше спесь его никто стерпеть не мог,

На сеймике одном ему был дан урок:

Сицинский избранным себя уже считает,

Благодарит за честь, к себе на пир сзывает,

Как сейма высшего почтенный депутат,

Но голоса сочли. И что же? Шах и мат!