Читаем Стихотворения и поэмы полностью

Стихотворения и поэмы

1Я начинаю к вам писать,Мой друг, уже с полудороги.Мне на шоссе нельзя пенять,Он гладок, горы все отлоги,Но в дилижансе плохо спатьИ протянуть неловко ноги.Я этим начал, чтоб потомНе говорить уж мне о том.Когда Москву оставил я,В последний раз пожал вам руку,Невольно сжалась грудь мояИ сердце ощутило муку.О, с вами горько для меня,Невыносимо несть разлуку.Как ни крепился я — слезаМне навернулась на глаза.Я ехал. Над моей МосквойНочное небо ясно было,И тихо так на город мойЗвездами яркими светило.А впереди, передо мной,Все небо тучей обложило,Меня встречал зловещий мрак;Я думал: то недобрый знак!Так, не довольные ничем,Бог весть куда стремимся все мы,Толкаемы, не знаю кем,И вдаль, не знаю чем, влекомы,Безумно расстаемся с тем,Что мило нам; друзей и домыБросаем — сколько их ни жаль…И ищем новую печаль.Уж, право, не вернуться ль мне?А вы, мой друг! Теперь, чай, селиПеред камином, в тишине;К вам думы грустные слетели;Но раз, гадая на огне,Мою судьбу вы знать хотели…Что ж? вспыхнет синий огонек?Да! нет! И гаснет уголек.А предо мной во тьме ночнойРавнина тянется печально,И ветви сосны молодойЧернеют грустно в роще дальной.Плетётся дилижанс рысцой,Как пол лощёный в зале бальной,Гладка дорога, скатов нет…В степи печален и рассвет.Рассвет! С улыбкой на устах,Земной печали ввек не зная,Восходит солнце; на поляхКой-где белеет снег, блистая,И листьев нет ещё в лесах,Не вышла травка молодая;А жаворонок средь небесУж с вольной песнию исчез.И грустно мне певцу весныВнимать в раздумьи и печалиСреди пустынной стороны;Передо мною смутно всталиВсе недоконченные сны,Которыми полны бывалиМои мечты в родной стране…Опять вздохнуть пришлося мне!Но полно. Перейти должныМы вновь к практическим предметам.Мы разъезжать приученыВ России и зимой, и летом;Но всё ж, подчас поражены,Должны критическим заметамОтвесть мы место хоть слегкаСредь путевого дневника.Во-первых, я замечу вам,По непривычке ли к свободе,По непривычке ли к правам,Везде у нас в простом народеПристрастье к площадным словам:Ругаться — в чрезвычайной моде…Неделикатно и смешно,И оскорбительно оно.Люблю, когда перед избойВ кафтане, шапка набекрени,Ямщик с широкой бородойСидит в припадке русской лени,Склонясь на руки головой,Поставив локти на колени,И про себя поет в тишиПро очи девицы-души.И смотрит вдаль… и ждёт и ждёт,Вот колокольчик раздаётся,И по мосту, стуча, вперёдТелега тройкою несётсяК нему — и стала у ворот,И пар от коней клубом вьётся.И вот ямщик уж ямщикомВстречаем бранью иль толчком.Характер русский на путиМне стал предметом изученья,И в нём я должен был найтиЛень, удальство и грусть в смешеньиС лукавством (боже нас прости!).К обманам гнусным угнетеньеНас приучило, также кнут.Мудреного не вижу тут…Всегда мы, встретясь с кем-нибудь,Врага в нем видя иль Иуду,Его же ищем обмануть.Я это порицать не буду,Весьма естествен этот путь;А лень хвалить я просто буду:Как мужику любить свой труд?Богат он — больше оберут.Я это говорю смеясь;Но, друг мой, если бы вы знали,Как желчь бунтует каждый раз,Как вся душа полна печали,Когда я думаю о нас!Надежды все почти пропали,Свое бессилье я сознал,И нрав мой зол и мрачен стал.Но, виноват! зовут меняУж пристегнули торопливоК постромкам пятого коня;Кондуктор ждёт меня учтиво,Сурово нищих прочь гоня;Уж сел ямщик нетерпеливый.Мой друг, пора, пора! Спешу!Из Петербурга напишу.2ПетербургЯ прибыл вечером, друг мой.Шел дождик мелкий, понемногуДома скрывались в тьме ночной…Свершив трехдневную дорогу,Хотел скорей я на покой;Но сердца странную тревогуПреодолеть никак не могИ долго спать ещё не лёг.Хотел я тут же к вам писать,Но как-то глуп был; стал унылоПо комнате моей шагать,И что меня тогда томило,Не в силах я пересказать:Утраты ли того, что было,Иль недоверчивость к судьбеНе мог отчета дать себе.Но было на душе темно.Я поздно лег, проснулся рано;Мне ветр сырой пахнул в окно.Седое небо сверх туманаНа мир смотрело холодно,И будто призрак великана,В сырую мглу погружена,Мне каланча была видна.Вы согласитесь, что плохойПрием мне сделала погода;Я если б не страдал хандрой,Её туманная природаНа ум навеяла бы мой…Здесь говорят, что середь годаВыходит солнце только раз…Блеснет и спрячется тотчас.Я думал: житель здешних странБыть должен мрачен, даже злобен,Всегда недуг сердечных ранВ себе самом таить способен,Угрюм, задумчив, как туман,Во всем стране своей подобен,И даже песнь его должнаБыть однозвучна и грустна.Хотелось город видеть мне.Я на проспект пошел, зевая,И изумился! Нам во снеТолпа не грезилась такаяВ Москве, где мы по старинеВсе по домам сидим, скучая;А здесь, напротив, круглый годКак бы на ярмарке народ.Без стуку по торцам катясь,Стремятся дрожки и кареты;Заботой праздною томясь,Толпы людей, с утра одеты,Спешат, толкаясь и бранясь.Мелькают перья, эполеты,Бурнусы дам, пальто мужчин;В одеждах всех покрой один.Чем эти люди заняты?Какая цель? К чему стремленье?Какая мысль средь суеты,Среди всеобщего движенья,Средь этой шумной пестроты?Уж не народное ль волненье?И! что вы? право, никакойТут мысли вовсе нет, друг мой.Толпа стремится просто так,Поесть иль пробежать глазами,Как Магомет, султана враг [64],Гоним союзными дворами,И день убит уж кое-как.С косой в руке, на лбу с часами,Седой Сатурн на них на всехГлядит сквозь ядовитый смех.Мне стало страшно… Предо мнойЯвилась вдруг жизнь миллионовЛюдей, объятых пустотой,К стыду всех божеских законов…В толпе один приятель мойМне указал двух-трех шпионов,И царь проехал мимо нас,И сняли шляпы мы тотчас.Потом пошли, и время шло,И длинный день тянулся вяло,И всё мне было тяжело.Толпа шуметь не преставала.Обед; вино лилось светло,Но уж меня не забавляло;Так я, являяся на бал,Всегда угрюм и дик бывал,Мне странен смех казался ихВ огромной освещённой зале;Я был среди людей чужих,И сам чужой был всем на бале,И мысли далеко от нихМеня печально увлекалиТуда, куда-то в мирный дол,Где годы детства я провёл.Но я кладу письмо в пакет,Его с оказией вам шлю я.Для вас ведь нового в том нет.Писать по почте не люблю я;Случиться может и секрет,А уж никак не потерплю я,Чтоб мне Коко какой-нибудь [65]Смел в жизнь и душу заглянуть.3Ложилась ночь, росла волна,И льдины проносились с треском;Седою пеною полна,Подернута свинцовым блеском,Нева казалася страшна,Стуча в гранит сердитым плеском.В тумане тусклом ряд домовСмотрел печально с берегов.Уже огни погашены,Беспечно люди сном объяты;Под ропот плещущей волныПоденщики, аристократы,Свои все люди грезят сны.Безмолвны стогны и палаты…Один, недвижен, на конеОгромный всадник виден мне.Чернея сквозь ночной туман,С подъятой гордо головою,Надменно выпрямив свой стан,Куда-то кажет вдаль рукоюС коня могучий великан;А конь, притянутый уздою,Поднялся вверх с передних ног,Чтоб всадник дальше видеть мог.Куда рукою кажет он?Куда сквозь тьму вперил он очи?Какою мыслью вдохновлёнНе знает сна он середь ночи?С чего он горд? Чем увлечён?Из всей он будто конской мочиВскакал бесстрашно на гранитИ неподвижен тут стоит?Он тут стоит затем, что тутПостроил он свой город славный;С рассветом корабли придутOн кажет вдаль рукой державной;Они с собою привезутЕвропы ум в наш край дубравный,Чтоб в наши дебри свет проник;Он горд затем, что он велик!Благоговел я в поздний час,И трепет пробегал по телу;Я сам был горд на этот раз,Как будто б был причастен к делу,Которым он велик для нас.Надменно вместе и несмелоПред ним колено я склонилИ чувствовал, что русский был.Подняв я голову, потомВ лицо взглянул ему — и былоКак будто грустное что в нём;Он на меня смотрел унылоИ все мне вдаль казал перстом.Какая скорбь его томила?Куда казал он мне с коня?Чего хотел он от меня?И я невольно был смущён;Печально, робкими шагамиЯ отошел, но долго онБыл у меня перед глазами;Я от него был отделенАдмиралтейскими стенами,А он за мною все следил,И вид его так мрачен был.И вот дворец передо мнойСтоял угрюмо и высоко;В полудремоте часовойШагал у двери одиноко,И страхом веял мне покой,В котором спал дворец глубоко.У ног моих Нева однаШумела, ярости полна.А там, далёко за Невой,ещё страшней чернелось зданьеС зубчатой мрачною стенойИ рядом башня. Вопль, рыданьяИ жертв напрасных стон глухой,Проклятий полный и страданья,Мне ветер нёс с тех береговСквозь стуки льдин и плеск валов.Дворец! Тюрьма! Зачем сквозь тьмуГлядите вы здесь друг на друга?Ужель навек она емуРабыня, злобная подруга?Ужель, взирая на тюрьму,Дворец свободен от испуга?Ужель тюрьмою силён онИ слышать рад печальный стон?.О! сройте, сройте поскорейВы эти стены, эти своды,Замки отбейте у дверей,Зовите всех на пир свободы!Тогда, тогда толпы людей,Тогда из века в век народыБлагословят вас и почтутИ вас святыми назовут.Но глух дворец, глуха тюрьма,И голос мой звучит в пустыне,Кругом туман да ночи тьма,И с шумом вал бежит по льдине…Тоска души, тоска умаещё сильнее, чем доныне,И тяжелее жизни крест…И я бежал от этих мест.И снова он, все тот же он,Явился всадник предо мною,Все так же горд и вдохновлён,Все вдаль с простёртою рукою.И мне казалось, как сквозь сон,С подъятой гордо головою,Надменно выпрямив свой стан,Смеялся горько великан.4Что я писал вам в этот раз?Письмо ли это или ода,Или элегия? У насПоследнего не терпят рода…А было время — развеласьНа вздохи, слезы, стоны мода;Все вспоминали юны дниИ лезли в Пушкины они.Да я и сам… но, боже мой!Кого я назвал? Плач надгробныйУжели смолк в стране родной?Где наш певец, душой незлобный?Где дивных песен дар святойИ голос, шуму вод подобный?Где слава наших тусклых дней?Внимайте повести моей.О! там, в тиши родной Москвы.От бурь мирских задвинув ставень,И не предчувствуете вы,Как душу здесь сжигает пламень;Но будьте вы как лёд Невы,Или бесчувственны, как камень,Всё ж вас растопит мой рассказИ выжмет слёз ручей из вас.Когда молву, что нет его,В столице древней услыхали,Всем было грустно от того;Все посердились, покричали,Но через день, как ничего,Опять спокойно замолчали;Так шумный рой спугнутых мух,Взлетев на миг, садится вдруг.Вчера я встретил невзначайДва мальчика прошли с лоткамиСтатуек. Тут был попугай,Качали кошки головами,Наполеон и НиколайСтояли, обратясь спинами,И Пушкин, голову склоня,Скрестивши руки, близ коня.И равнодушною толпойШли люди мимо без вниманья,И каждый занят был собой,Не замечая Изваянья.Да хоть взгляните, боже мой!На лик, исполненный страданьяИ дум и грез… Ведь он поэт!Да дайте ж лепт свой за портрет!Поэт не надобен для них,Ему внимать им даже скучно,И звонкий, грустный, яркий стихОни услышат равнодушно,Как скрип телег на мостовых,Песнь аматера в зале душной.Они согласны быть скорейЧас целый у резных дверей,Пока лакей им в галунахОтворит вход жилищ священных,Где можно ползать им в ногахВременщиков и бар надменныхИ целовать ничтожный прахЛюдей ничтожных и презренных,Которых кознями поэтПогиб в всей силе лучших лет.Ему досадой сердце жгли,И дело быстро шло к дуэли;Предотвратить её могли,Но не хотели, не хотели,К нему на похороны шлиЛишь люди в фризовой шинели,И тех обманом отвели,И гроб тихонько увезли.Поэта мучить и терзать,Губить со злобою холодной,На тело мертвое не датьПролить слезу любви народной,Что ж можно вам ещё сказать,Что б было хуже? Благородный,Священный гнев в душе моейКипит — чем скрытей, тем сильней.Но только втайне пару словМогу сказать в кругу собратий,Боясь тюрьмы, боясь оков,Боясь предательских объятий.А как бы на его враговЯ, сколько есть в душе проклятий,Собрать был рад в единый миг,Чтобы в лицо им плюнуть их!И ваш ещё спокоен дух,И не дрожите вы с досады,Что так бессильны мы, мой друг,И что нам правду прятать надо,И мненью высказаться вслухВезде поставлены преграды?Да если б кто чужой узнал,Он нас бы трусами назвал.5Но мы оставим мрачный тон,Задернем скорбную картину;Ваш дух тоскою удручен,Я вижу, вы уж близки к сплину;Я вам кажуся Цицерон,Который метит в Катилину [66]Неумолимый приговорИ гневный, беспощадный взор.А я скажу вам между тем,Что Цицерона я, бывало,И не читал почти совсем,По крайней мере — очень мало;За длинный слог его дилеммЯ с жаром принялся сначала,Потом за чтеньем сон клонил,А нынче все я позабыл.Вот здесь, ораторов венец,Блистает Греч, скажу без лести;Булгарин [67]выше как мудрецВсех стоиков хоть взятых вместе,Сознав презренье наконецНе только к смерти, даже к чести;Но полно, друг мой: Греч, ФаддейВне всякой критики, ей-ей!Пожалуйста, на этот мигЗабудем дюжину журналов,В форматах малых и больших,Забудем кучу генералов,Темно-зеленых, голубых,И всех начальников кварталов,И всех шпионов записныхЭлькана, Фабра [68]и других.Меня влечет иной предмет,Но все ж замечу непременноШпионами чрез десять лет?Все будут на Руси священной;Ну, в целой Руси, может, нет,А в Петербурге несомненно.Князь Меттерних [69], забудьте спесь…И царствовать учитесь здесь.В углу театра я сиделВ расположении угрюмом,На ложи холодно глядел,Где дамы пышные костюмомБлистали, — и скорей хотел,Чтоб занавесь взвилася с шумом;Зачем — не знаю, право, сам,Хотел я волю дать слезам.Вы согласитеся, друг мой,Есть в жизни странные мгновенья;Желчь не кипит в груди больной,Стихает жгучее мученье,Но грусть глубокая с душойДружится тихо… Без сомненья,Благословен, кто в этот часДо слёз растрогать может нас.Душа так живо сознаётЛюбви неопытной страданья,И внешней жизни тяжкий гнёт,И сладость первого признанья,И нечувствительно встаётНеясное воспоминанье…Пред вами драма, а за нейМелькает даль минувших дней.M-me Allan… [70]О, как онаПостигла жизнь глубоко, верно!Как ею роль вся создана!И любит как она безмерноИ как страдает! как полнаТоски она нелицемерно!Движенье, поступь, взгляд очейВсе сильно поражает в ней.Я плакал, как дитя, друг мой;Тревожно грудь моя дышала.За мной сидел старик седойИ плакал, и рука дрожала,И жил он старою душой,А публика рукоплескала;Лишь двое чувствами душиМы увлекалися в тиши.И я взглянул на старикаТак симпатически… готоваБыла руки искать рука;Но я не смел, но ни полсловаНе сорвалося с языка,Я недвижим остался снова;Расставшись молча с стариком,Я не встречался с ним потом.Но в этот вечер я унесС собой толпу воспоминаний,Следы душевных тёплых слёзИ много сладостных мечтаний;И ночью, средь неясных грёз,Я чье-то сердце от страданийСпасал — и смутно предо мнойВ слезах носился лик седой.6Была уж майская пора,И солнце жаркими лучамиПалило пышный град Петра;По улицам народ толпамиСтремился с самого утра,Ходили стройными рядамиОтряды длинные солдат:В тот день назначен был парад.Направил любопытный шагИ я туда ж, хоть в самом делеЯ был непримиримый врагЗабавам воинским доселе,И не умел понять никак,Как человек, в ком уцелелиДве мысли здравых как-нибудь,На них мог с радостью взглянуть.Но увлекаюсь часто я…Леса и степь, весна и роза,И ропот при луне ручья,И яркий иней в день морозаВсе тотчас радует меня.Теперь Allegro maestoso [71],Обняв торжественно мой слух,Душою завладело вдруг.Толпы несчётные полковСтоят на площади широкой,Густая масса их рядовНедвижна в тишине глубокой,На солнце блещет сталь штыков,Так что смотреть не может око,И кажет кирасиров рядНа белом фоне чернеть лат.Между улан и казаковГусары с грудью золотою;Лишь оторвавшись от полков,Гремя железной чешуёю,Летит черкес между рядов,На месте быстрою рукоюВертит коня, и конь, заржав,Назад несёт его стремглав.Все в ожидании немом.Вот скачет царь с блестящей свитой,Играет ветр его пером,Он горд и пасмурен. СердитоОн озирается кругомИ едет в ряд. В едино слито,"Ура" полков и трубный звукНавстречу раздаются вдруг.Марш заиграл. Пошла раз в разПехота массою спокойной;За нею конница виласьКолонной пёстрою и стройной…Я сам был воин в этот час!В душе проснулась беспокойноПотребность крови и войны…Как люди странно созданы!Что, если б я на этот миг,Прямого полный вдохновенья,Мог прокричать отважный кликСвященного освобожденья?За мной! Точите меч и штык!Я поведу вас в направленьи,В котором эти господаНе поведут вас никогда.Но мы об этом помолчим,Мечтой не увлечёмся даром;Солдат наш глуп ещё — бог с ним, —Привычен к палочным ударам,И вольность не любима им,Живущим в предрассудке старом.Да, вольность, друг мой, вообщеНароду рано дать ещё.По крайней мере все покаУ нас ещё такого мненья:Пускай нам будет жизнь легка,Народу отдадим мученье,На чернь взирая свысока,В залог мы ей пошлем терпенье.А почему все это такЯ не могу понять никак.Печально глядя на полки,Я думал: боже, боже правый!Страданья наши велики!И долго деспотизм лукавый,Опершись злобно на штыкиИ развращая наши нравы,Ругаться будет над людьми;Проклятье войску, черт возьми!7Сии огромные сфинксы приаелвныи поставлены здесь.Ну виноват! Не мог в стихахЯ передать вам фразы странной,В академических умах,Мелькавшей как-то в день туманный;Глупа она, конечно, страх,И поражает вас нежданно,И пахнет пудрой, парикомИ семинарии пером.Что ж делать? глупость с давних днейВсех академий достоянье,Времён новейших фарисейИмеет в оных заседанье;Но хуже не найти, ей-ей,Людей духовного нам званья:Из всех апостолов святыхИуда лишь в чести у них.Здесь, кстати, я сказал бы вам,Законы разбирая строго,О том, что всем у нас к чинамОткрыта быстрая дорога;Но о чиновничестве намГоворено, мой друг, так много,Что признаюся — мне оноУже наскучило давно.К тому ж, скажу без дальних слов,Я рад, что нет аристократов,И если б не было рабов,Я всех бы счёл за демократов;Но этот вечный ХлестаковС гурьбой военных наших хватовНевольно желчь вливают в кровь.Но к сфинксам возвратимся вновь.Забавно видеть, как уста,Лицо, глаза уродов НилаКакой-то нежности чертаРоскошно, страстно озарила.Востока жизнь моя мечтаВ душе внезапно воскресила;Передо мной лежала степьИ пирамид огромных цепь.Воскресла, мыслию полна,Страна, где воплощался Брама,И с богом мстительным странаСынов лукавых Авраама;Потом другие времена…Люблю мечтать про рай ислама,Смотреть, как скачет бедуин,Песок взметая средь равнин.Люблю я пальмы и цветы,Безбрежность, полную покоя,Олив зелёные листыИ час полуденного зноя,И прелесть смуглой красоты,И запах мирры и алоя,И жизни лень, и пыл в крови,И негу жгучую любви.Я не скрывал, мой друг, от васПроисхожденьем я татарин [72].Во время оно окрестясь,Мой прадед вышел русский барин.С тех пор уж много было нас;Я богу очень благодарен,Что наконец рождён на светТакой же барин, как мой дед.Дворянство наше всё почтиТатар крестившихся потомки,Но можно изредка найтиФамилий княжеских обломки,Да как-то мало в них пути;Их имена, конечно, громки,Но представители имёнГлупеют в быстроте времён.Как я досадовать привык,Волненью тайному послушный,Я позабыл любви язык,Нет в мысли шутки простодушной,Пропало все!.. Лишь боли крикЖивёт в груди неравнодушной,Негодование растёт,И все внутри палит и жжёт.Вы помните, что нравом яБыл тихий, кроткий, даже нежный,Любил зелёные поля,И тёмный лес, и скат прибрежный,Друзей беседу, шум ручья,В тиши ночной напев мятежный,И Теклу Шиллера [73], и сны,И луч задумчивой луны.Здесь все пропало! Целый деньНошусь я в сердце с злобой скрытой,Не сплю ночей. То будто теньБлуждаю с думой ядовитой,То в апатическую леньВпадаю вдруг, тоской убитый,И политический наш бытМеня без отдыха томит.8Есть домик старый. Он стоитДавно один на бреге плоском.У двери ходит инвалид.Две комнаты. С златистым лоскомНалево образ, и горитПред ним свеча и каплет воском;Направо стул простой с столом,Нева течет перед окном.Тут он сидел и создавал…Велик и прост. Сюда пороюПослов заморских принимал;А здесь он, оскорблён борьбоюС людьми, пред образом стоялИ дух крепил себе мольбою,И грудь широкая не разВздыхала тяжко в поздний час.Теперь все пусто. Этот домНа вас могильным хладом веет,И, будто в склепе гробовом,Душа тоскует и немеет,Ей тяжело и страшно в нём,И так она благоговеет,Как будто что-то тут давноВеликое схоронено.Есть замок на горе крутой,Он дышит роскоши отрадой,Тенистых лип дряхлеет стройПред ним зелёною оградой;Сверкая шумною струей,Фонтаны вниз бегут каскадой,И море синее леглоУ ног горы и вдаль пошло.Была блестящая пора…Здесь прежде женщина живалаИ блеском пышного двораСебя тщеславно окружала,И с полуночи до утраНа ложе мягком отдыхала,Несытой негою полна,В руках любовников она.Но всё прошло — и простотаЦаря великого России,Царицы умной красота,Обоих замыслы большие,Цивилизации мечта,И нынче времена другиеРазврат запачканный и лесть,Вражда с свободой, мелкость, месть…Падешь ты, гордый Вавилон!Уж божий гнев тебе пророкиДавно сулят со всех сторон.Ты глух пока на их упрёки,Надменной злобой напыщён,Но кары божие жестоки!Бедой грозит народный стон,Падешь ты, гордый Вавилон!Томим глубокою тоской,Сошел я к морю. Ветер злился,Свистя над мрачной глубиной;За валом вал седой клубилсяИ злобно прыгал, и поройО берег каменный дробился,И брызги дико вверх кидал,И с тяжким стоном упадал.Я был доволен. Я внималТак жадно рёву непогоды,Лицо на брызги выставлял;Борьба души с борьбой природыТак были дружны… И я знал,Что, весь мой век прося свободы,Как вал морской я промечусьИ после с стоном расшибусь.9Ну, радуйтесь! Я отпущён!Я отпущён в страны чужие!Я этой мыслью оживлён;Но были хлопоты большие…Да это, полно ли, не сон?Нет! Завтра ж кони почтовыеИ я скачу von Ort zu Ort [74],Отдавши деньги за паспорт.Конечно, и в краю чужомВ Париже, в Риме, в Вене, в Праге(Хоть смысла много нет и в том)Берут налог с листа бумаги;Тут ценность дел — вот дело в чём;Но нет нигде такой отваги,Чтоб на людей начесть налогС движенья рук их или ног.Но что ж? Привычка и нужда.Я заплатил без возраженья.Не так ли все мы, господа?Иной воскликнет — угнетенье!Другой ему ответит — да!И общее то будет мненье,Все покричат себе, потомТак и останется на том.Но вам признаться должен я,Что мне в пути хотя не маломБыть много времени нельзя:Когда представлен генераломЦарю доклад был про меня,Чтоб я не вышел либералом,Царь подписал: быть по сему,Гулять шесть месяцев ему.Полгода! только! о друг мой,Как это мало! И за что жеПредел поставлен мне такой?Что воли может быть дороже?Но благодарною душойЯ одарен тобой, мой боже!И потому насчёт сегоЯ не скажу уж ничего.Поеду. Что-то будет там?Воскресну ли я к жизни новой,Всегда предаться новым снамИ новым мнениям готовый?Иль, странствуя по тем местам,С душой печальной и суровойОстанусь я, как здесь бывал,Где столько скорбного встречал?На ум приходят часто мнеМои младенческие годы,Село в вечерней тишине,В саду светящиеся водыИ жизнь в каком-то полусне,В кругу семьи, среди природы,И в этой сладостной тишиПорывы первые души.Когда мы в памяти своейПроходим прежнюю дорогу,В душе все чувства прежних днейВновь оживают понемногу:И грусть и радость те же в ней,И знает ту ж она тревогу,И так же вновь теснится грудь,И так же хочется вздохнуть.И вот теперь в вечерний часЗаря блестит стезёю длинной,Я вспоминаю, как у насДавно обычай был старинный:Пред воскресеньем каждый разХодил к нам поп седой и чинныйИ перед образом святымМолился с причетом своим.Старушка бабушка мояНа кресло опершись стояла,Молитву шепотом творя,И чётки всё перебирала;В дверях знакомая семьяДворовых лиц мольбе внимала,И в землю кланялись они,Прося у бога долги дни.А блеск вечерний по окнамМеж тем горел. Деревья садаСтояли тихо. По холмамТянулась сельская ограда,И расходилось по домамУныло медленное стадо.По зале из кадила дымНосился клубом голубым.И всё такою тишинойКругом дышало, только чтеньеДьячков звучало, а с душойДружилось тайное стремленье,И смутно с детскою мечтойУж грусти тихой ощущеньеЯ бессознательно сближалИ всё чего-то так желал.К чему все это вспомнил я?Мой друг, я сам не знаю, право;Припадки это у меняМеланхолического нрава.Быть может, важность всю храня,Вы улыбнетеся лукаво,А может быть, мечтой своейЗабудетесь средь детских дней.10Всходило утро. НебесаРумянцем розовым сияли,Как первой юности краса;Но улицы ещё дремалиС домами белыми. РосаКой-где блистала. Люди спали,И только белый голубокКружился в небе одинок.Ворча сквозь зуб, попался мнеОдин гуляка запоздалый,Рукой цепляясь по стене;Да дворник, с вечера усталый,С глазами, слипшими во сне,Держа метлу рукою вялой,Зевая громко во весь рот,Стоял, крестяся, у ворот.Нева спокойною струейЛилась в течении ленивом,И утро ярко над водойСверкало радужным отливом;Я в лодку сел, и след за мнойПошел в волнении игривом,И брызги искрились кругом,Взлетая звонко под веслом.Я выплыл в море, и оноБезбрежно синее лежало,Сияньем дня озарено,И тихо воды колыхало,Спокойной думою полно,И лодку медленно качало…Но с берегов ко мне в тот мигЗвук ни единый не достиг,И было море все кругом…Лишь у меня над головоюНосился радужным крыломЖужжащий шмель, и той пороюМы были только с ним вдвоёмЗатеряны над глубиною.Волну, жужжание егоЯ слышал, больше ничего.И хорошо так было мне,И я забыл про все печали,Беспечно вверяся волне;Терялись взоры в синей дали,Иль утопали в глубине,Иль в небе ясном исчезали.И чувствовал в раздольи яЛишь бесконечность да себя.Я в этот дивный, светлый часБлагословил Неву и море;Душа покою предаласьНа голубом его просторе,И я, в столицу возвратясь,Забыл и ненависть и горе,Её без злобы увидалИ в этот раз не проклинал.11ВаршаваТак я от невских береговПоехал мирно, рысью ровной;Пять-шесть уездных городовещё попались мне до Ковно,Потом пошли корчмы жидов,Хлевы свиней вонючих словно;Всех монополий вечный враг,Я под полой провез табак.И вот я в новой стороне,И вот уж я середь Варшавы;Дома твердят о старине,Но мрачен город величавый,Как витязь, падший на войне.Везде сидит орел двуглавый,Над жертвой крылья распустивИ когти хищные вонзив.Мне жалко жертву. Не легкаЕй тяжесть этой зверской длани!И если трону полякаКогда-нибудь я словом брани,Пусть высохнет моя рукаИ пусть прильнёт язык к гортани;Во мне вражды народной нет,Дай руку, бедный мой сосед!Твои права подавлены,Трофеи древние отъятыИ дерзко прочь увезены;Твоих царей сады, палатыСатрапам жалким отданы,Тебе не счесть твои утраты!..Бессильный стон один тебеОстался в горестной судьбе.Нет, я не враг тебе, сосед!Как ты, и я люблю свободуИ дал ей жертвовать обетЯ пострадавшему народуТеперь шлю братственный привет,Твою жестокую невзгодуС слезою вижу, Польши сын,Как человек и славянин.Вияся темной полосой,У ног Варшавы вьется ВислаИ ропщет быстрою волной,И этот ропот, полный смысла,Звучит мучительной тоской;И туча чёрная навислаНад городом, как мрачный сводНад гробом. Спи, мертвец народ!На берегу поляк сидит;Поляк задумчив, головоюСклонясь кудрявой, вдаль глядит,И взор безвыходной тоскоюТак полон. Бледен цвет ланит.Поляк, поляк! С твоей страноюЧто сталось, бедный человек?.Что Польша? Умерла навек?Так в Вавилоне при рекахОни печальные сиделиС молчаньем грустным на устахИ песни вольные не пели,Повеся арфы на ветвях,И всё о родине скорбели,И ждали — выведет покаИз плена божия рука.Жди, Польша, молча, и поверь,Всё это было в божьей воле;Спроси попов своих теперь,Они научат, как в неволеСмиряться должно; рая дверьТебе покажут. Что же боле?А в жизни этой ты страдай,Носи ярмо и умирай.Все это, видно, надо так!Несите крест с благоговеньем,Любви достоин каждый враг,Вооружайтеся терпеньем;Но к Висле не ходи, поляк,Сидеть с печальным размышленьем,Вода заманчива — и в нейЛегко укрыться от скорбей.12Есть близ Варшавы дивный сад.Каштанов темная аллеяИ тополей высоких рядК нему ведут; там, зеленея,Сирени пахнут и шумят,И роза юная, краснея,В тени листов цветет, пышна,Душистой жизнию полна.Лазёнки [75]! Мне вы навсегдаВ воспоминаньи сохранились,Мы там на берегу прудаС весной друг другу поклонились.Светла, как зеркало, вода,И к ней деревья наклонились,Фонтан журчит, и меж ветвейНе умолкает соловей.Не знает птичка наших бед,Для песен ей везде свобода;Спокоен розы пышный цвет,И от заката до восхода,И до конца с начала летСебялюбивая природаБлистает дивною красойСредь жизни вечно молодой.И без участия глядит,Как мимо, с вечною тоскою,Венцом страдальческим покрыт,Дыша сердитою враждою,Не выпуская меч и щит,Окровавленною стопоюИдет угрюм из века в векСебялюбивый человек.В саду стоит высокий дом.Король живал в нем для забавы,Теперь живет враждебно в немВождь подозрительный, лукавый [76],Чужим поставленный царем,Но в дни бесславья, как в дни славы,Журчит фонтан, и меж ветвейНе умолкает соловей.12КалишГраница. Через полчасаЯ в Шлезии. И вот смущеньеТеснит мне грудь. Поля, леса,И запах роз, и птичек пенье,И голубые небесаЧужое всё! ещё мгновеньеИ закричу невольно я:Уж вот нерусская земля!Как это чувство странно, друг!Конечно, разницы ни малойНет в двух шагах; но как-то вдругЯ отдохнул душой усталой,Как будто цепь свалилась с рук,И так легко, легко мне стало,И с верой я на жизнь взглянулИ вольно, широко вздохнул!В столице Севера, потомВ столице Польши я душоюБыл просто мученик. ОгнемМне сердце жгло; уж не хандроюТо, что меня томило днемИ ночью мучило тоскою,Я назову — а было, друг,Отчаянье мой злой недуг.Уж в будущность страны моейНикак не мог я верить боле,И думал: видно, вечно ейСудил господь страдать в неволе…И начинал я видеть в нейОдно заброшенное поле,Бесплодную глухую степь,И жизнь звучала мне как цепь.Но, друг, едва ли я был прав:Когда б, с холодным рассужденьемВсе вещи строго разобрав,На всё я мог взглянуть с терпеньемНе то б нашел. Но слабый нравУвлекся внутренним мученьем,И, как растоптанный цветок,Я только грустно вянуть мог.Что ж, с жизнью сладит ли мой умИ заживёт ли сердца рана,Когда предстанут мне — средь дум:Германия? Средь океанаСмышлёный Лондон? Вечный шумПарижа? Снежный верх Монблана,И с небом вечно голубымНад старым Тибром старый Рим?Не знаю! верю! но темноГрядущее перед очами;Бог весть, что мне сулит оно!Стою со страхом пред дверямиЕвропы. Сердце так полноНадеждой, смутными мечтамиНо я в сомнении, друг мой,Качаю грустно головой.И вот я вспомнил, как подчасМы с вами вечером сиделиПеред камином, и у насПод вопль пронзительной метелиБеседа мирная велась.Признаться вам, часы летелиИ даже дело к утру шло,А было на сердце светло.Я стану верить. Много естьЧудесных в жизни сей мгновений,И если б нам их перечесть!Вот хоть теперь — ночные тениИсчезли; радостную вестьС залогом новых наслажденийНесет мне радужный восток,Светя на бедный городок.Addio! [77]Мне пора, друг мой!Длинна, длинна моя дорога!С слезою я, мой край родной,Стою у твоего порога.Да будет свято над тобойВовек благословенье бога!Гляжу полупечально вдаль,И, право, — как мне всех вас жаль!

Перейти на страницу: