Стихотворения и поэмы. Рассказы. Борислав смеется

— Прошу садиться, — сказал он в ответ на ее приветствие, произнесенное каким-то глухим, беззвучным голосом.

Ривка села и долгое время молчала. Молчал и Леон.

— Як вам по одному делу, — сказала медленно Ривка, — хотя и не по своему, но все-таки…

— Очень рад буду служить, — ответил Леон.

— Вы очень гневаетесь на меня, пане Леон? — спросила она вдруг.

— Но… но, милостивая пани… Как пани могут…

— Нет, нет, я только спросила, чтобы вы — бывает в гневе — не захотели отказать мне в этом деле, смею сказать очень важном, хотя и не для меня…

— О, прошу, прошу! — буркнул Леон.

— Дело вот в чем. Вы, пане Леон, еще не покинули свою давнюю мысль соединить наших детей?

— Га, что же делать, должен был покинуть, хотя мне очень жаль. Но как же иначе, если ваш сын где-то пропал?

— А если бы мой сын не пропал?

Леон пристально взглянул на нее и увидел нескрываемую тревогу ожидания на се лице. «Ага, — подумал он про себя, — вот оно как дело обернулось! У них, должно быть, что-то плохое случилось, и они теперь добиваются моей милости. Но погоди, я тебе отплачу за прежнее!» — и добавил вслух:

— Мне очень жаль, что и в этом случае я не мог бы… Имею уже другие виды на мою дочь.

— Ну, если так, то, конечно… Я только думала… разумеется, не для своей выгоды.

Ривка путалась. Очевидно, отказ Леона глубоко уколол ее.

— Но если бы… ваша дочь любила моего сына?

— Моя дочь вашего сына? Это невозможно!

— Ну, ну, я не говорю, что это так, но, к примеру, если бы так было?

— Э, сказки, фантазия! Я имею другие виды и прошу не отнимать у меня время подобными предположениями.

Леон отвернулся. Он радовался, что может отплатить Ривке за обиду, и совсем не думал о возможности того, о чем она сказала.

В эту минуту послышался тяжелый стук шагов в коридоре, и в кабинет влетел запыхавшийся, разгоряченный, распаренный надсмотрщик Леона из Борислава. Леон, увидя его, вскочил.

— Это еще что? Вы зачем?

— Пане, несчастье!

— Какое?

— Рабочие сговорились и не хотят работать.

— Не хотят работать? Это почему?

— Говорят, мало им платим.

— Этого не может быть! Ты пьян, что ли?

— Нет, пане, это так! Я пришел к вам за советом, что делать.

— В шахтах только не работают или и на заводе?

— И на заводе.

— Gott Liber die Welt![167]. Нот несчастье! Что делать? Работа на заводе должна продолжаться, конечно! Слушай, дружок: беги на базар, созови там рабочих и веди в Борислав, я сам тоже иду.

И они выбежали, не обращая внимания на Ривку. Она слышала их разговор и усмехнулась после их ухода.

— Га, вот это хорошо, вот это хорошо! — шептала она. — Так вам и надо! Кабы не дураки были да взбунтовались и побросали бы вас всех до одного в эти шахты! Смотрите, какой! Не хочет теперь, отказывает! Мой бедный Готлиб! Что он на это скажет? Он готов наделать себе беды. Впрочем, так ему и надо: пускай бы не водился с такою, пускай бы искал себе бедную, добрую… Но что я ему скажу? Он такой быстрый, как искра! Нет, я не скажу ему правды, пускай будет, что будет!

И она вышла на улицу, где Готлиб нетерпеливо поджидал ее.

— Ну что? — спросил он, глядя ей в глаза.

— Хорошо, сынок, хорошо, все хорошо.

— Согласен, обещал?

— А как же, а как же! Через месяц обручение.

— Через месяц? Почему так поздно?

— Нельзя, сынок, скорее. Да и зачем торопиться? Успеет она отравить твой век молодой.

И Ривка начала всхлипывать, как ребенок.

— Мама, не говорите так, вы ее не знаете! — гневно воскликнул Готлиб.

— Не буду, сынок, не буду!

Однако эта весть не очень обрадовала Готлиба. То ли потому, что еще долго нужно было ждать этой счастливой минуты, то ли потому, что мать сообщила ему эту весть как-то холодно, зловеще, нерадостно, — так или иначе, Готлиб не чувствовал той радости, какую ожидал. Он шел молча с матерью до самого дома. Здесь они разошлись: Ривка — к себе в комнату, а Готлиб — в гостиницу, где он жил, покинув убогую лачугу угольщика.

Дома Ривка уже не застала Германа. Та же самая весть и в то же время, что и к Леону, пришла и к нему, и он, вскочив, велел немедленно запрягать и вместе с Мортком, который принес ему печальную весть о рабочем сговоре, помчался в Борислав. После пережитых волнений Ривка, как была, одетая, бросилась на кушетку и потонула в своей бездумной меланхолии. Готлиб в гостинице ходил по своей горнице взад и вперед, размышляя о своем счастье и силясь внушить себе, что он счастлив. Только бедная Фанни, которая за дверью в соседней комнате слышала разговор Ривки и Леона, бросившись на свою софу и закрыв ли по платком, горько-горько плакала.

XV