Уж полночь. Темень. Стужа. Ветер воет.Я весь продрог. И выпало из пальцевПеро. И мозг усталый отказалсяПовиноваться. И в душе затишье,Ни мысль, ни чувство, даже боль — ничтоНе шевелится в ней. Притихло все,Как будто в зарослях гнилой прудок,Чью воду темную не шевелитВздох ветра.Но постой! А это что?Или утопленники там со днаВстают, из воли зловонных простираяРаспухшие в зеленой тине руки?И голос слышен, вопль, рыданья, стоны, —Не настоящий голос, но какой-тоДалекий вздох, тень голоса живого,Лишь сердцу еле слышный…Но как больно,Как больно мне!..«Отец! Отец! Отец!Мы! — света не увидевшие дети!Мы — не пропетые тобою песни,Безвременно погибшие в трясине!О,глянь на нас! О, протяни нам руку!Зови на свет нас! Дай скорее солнца!Там весело — зачем же здесь мы чахнем?Там хорошо — зачем мы гибнем?»Нет, вы на свет не выйдете, бедняжки!Нет, вас уже не вывести мне к солнцу!Ведь я и сам лежу здесь в темной яме,Ведь я и сам гнию, к земле прибитый,А с диким хохотом по мне топочет,Бьет в грудь мою жестокая судьбина!И слышно вновь: «Отец! Отец! Отец!Нам холодно! Согрей пас! Лишь дохниТеплом из сердца и попей весною,Мы оживем, вспорхнем и заиграем!Весенним ветром, пеньем соловьинымВойдем в твою печальную лачугу,Мы аромат Аравии на крыльяхВнесем и, словно коврик пышноцветный,Расстелемся и ляжем под ногами!Лишь дай тепла нам! Сердца! Сердца! Сердца!»Но где ж я вам тепла возьму, бедняжки?Уста мои окованы морозом,А сердце — лютая, змея сглодала.