Стихотворения. Поэмы

Смешная эта фабула,
но был пример такой:
лошадка у меня была —
мамаша, а не конь.
Что шкура или грива —
мягка, как у кота.
Сначала у начдива
была лошадка та.
Не лошадь — чистый паныч,
нога резва, тонка.
Прошу:
— Иван Степаныч,
продайте мне конька.
Взамен возьмите седла —
порадуйте меня…
А он смеется подло —
не продает коня.
— Возьмите душу разве?
Бери ее, пожа… —
Ему смешно, заразе, —
зачем ему душа?
Тогда рубаху в ленты —
не помню, как в бреду,
вставаю на коленки,
земной поклон кладу.
И говорю такое,
житье свое кляня,
что не найду покоя
от этого коня.
Ни на кого не глядя,
опять кричу, строптив:
— За что боролись, дядя,
за что в крови, начдив?

Тогда начдив поднимает плечи

и говорит, как режет… Умен:
— Об этом не может быть и речи,
Кручиненко Семен.
Нам надо для боя объединиться,
иначе нас расшибут по куску,
Кручиненко, как боевая единица,
прав не имеет впадать в тоску.
Ты молод, но все же в твоем положенье
обязан рассуждать умней —
понять, что мы идем в сраженье
отнюдь не за коней.
Но ежели треба, скажу, обратно,
что мы получаем тысячи ран
за наше житье и за нашего брата,
за пролетария прочих стран.

Я руки повесил, как ива,

но вспомнил в ближайшем бою
тяжелую правду начдива
и страшную кривду свою.
Гляжу — на народ свободный
идет, ощерясь, как волк,
развернутый в лаву сводный
белогвардейский полк.
На шее на нашей охота
опять нарасти лишаём.
Я двигаю в битву — с налета
беру офицера живьем.
Загнал его начисто. Ложит
со страху, вонючий хорек.
Того офицера на лошадь,
как бабу, кладу поперек.
От раны или от злобы ли —
я чувствую, что ослаб,
ворочаю сразу оглобли
и двигаю коника в штаб.
А там хорошо ли, худо ль
воспринимают меня.
Хохочет начдив: «За удаль
бери моего коня».

Такие моменты были

за эту войну у нас.
Врага мы, конечно, били,
но это другой рассказ.

1931

Октябрьская