Стихотворения. Поэмы

Князь Курбский от царского гнева бежал,
         С ним Васька Шибанов, стремянный.
Дороден был князь, конь измученный пал —
         Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свово отдает воеводе коня:
         «Скачи, князь, до вражьего стану,
         Авось я пешой не отстану!»

И князь доскакал. Под литовским шатром

         Опальный сидит воевода;
Стоят в изумленье литовцы кругом,
         Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает,
Недаром дивится литовский народ
         И ходят их головы кругом:
         «Князь Курбский нам сделался другом!»

Но князя не радует новая честь,

          Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
          Души оскорбленной зазнобы:
«Что долго в себе я таю и ношу,
То всё я пространно к царю напишу,
          Скажу напрямик, без изгиба,
          За все его ласки спасибо!»

И пишет боярин всю ночь напролет,

            Перо его местию дышит;
Прочтет, улыбнется, и снова прочтет,
            И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
И вот уж, когда занялася заря,
            Поспело ему на отраду
            Послание, полное яду.

Но кто ж дерзновенные князя слова

            Отвезть Иоанну возьмется?
Кому не люба на плечах голова,
            Чье сердце в груди не сожмется?
Невольно сомненья на князя нашли…
Вдруг входит Шибанов, в поту и в пыли:
            «Князь, служба моя не нужна ли?
            Вишь, наши меня не догнали!»

И в радости князь посылает раба,

            Торопит его в нетерпенье:
«Ты телом здоров, и душа не слаба,
            А вот и рубли в награжденье!»
Шибанов в ответ господину: «Добро!
Тебе здесь нужнее твое серебро,
А я передам и за муки
Письмо твое в царские руки!»

Звон медный несется, гудит над Москвой,

            Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовет ли обратно он прежний покой
            Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
И звону внимает московский народ
            И молится, полный боязни,
            Чтоб день миновался без казни.

В ответ властелину гудят терема,

            Звонит с ним и Вяземский лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
            И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордяся своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой
            Любимец звонит Иоаннов
            Отверженный Богом Басманов.

Царь кончил; на жезл опираясь, идет,

            И с ним всех окольных собранье —
Вдруг едет гонец, раздвигает народ,
            Над шапкою держит посланье.
И спрянул с коня он поспешно долой,
К царю Иоанну подходит пешой
            И молвит ему, не бледнея:
            «От Курбского, князя Андрея!»

И очи царя загорелися вдруг:

            «Ко мне? От злодея лихого?
Читайте же, дьяки, читайте мне вслух
            Посланье от слова до слова!
Подай сюда грамоту, дерзкий гонец!»
И в ногу Шибанова острый конец
            Жезла своего он вонзает,
            Налег на костыль – и внимает:

«Царю, прославляему древле от всех,

            Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
            Побил еси добрых и сильных?
Ответствуй, не ими ль, средь тяжкой войны,
Без счета твердыни врагов сражены?
            Не их ли ты мужеством славен?
            И кто им бысть верностью равен?

Безумный! Иль мнишись бессмертнее нас,

            В небытную ересь прельщенный?
Внимай же! Приидет возмездия час,
            Писанием нам предреченный,
И аз, иже кровь в непрестанных боях
За тя, аки воду, лиях и лиях,
            С тобой пред Судьею предстану!»
            Так Курбский писал к Иоанну.

Шибанов молчал. Из пронзенной ноги

            Кровь алым струилася током,
И царь на спокойное око слуги
            Взирал испытующим оком.
Стоял неподвижно опричников ряд,
Был мрачен владыки загадочный взгляд,
              Как будто исполнен печали,
              И все в ожиданье молчали.

И молвил так царь: «Да, боярин твой прав,

            И нет уж мне жизни отрадной!
Кровь добрых и сильных ногами поправ,
            Я пес недостойный и смрадный!
Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,
И много, знать, верных у Курбского слуг,
            Что выдал тебя за бесценок!
            Ступай же с Малютой в застенок!»

Пытают и мучат гонца палачи,

            Друг к другу приходят на смену.
«Товарищей Курбского ты уличи,
            Открой их собачью измену!»
И царь вопрошает: «Ну что же гонец?
Назвал ли он вора друзей наконец?»
            – «Царь, слово его все едино:
            Он славит свого господина!»

День меркнет, приходит ночная пора,

            Скрыпят у застенка ворота,
Заплечные входят опять мастера,
            Опять началася работа.
«Ну что же? Назвал ли злодеев гонец?» —
«Царь, близок ему уж приходит конец,
            Но слово его все едино:
            Он славит свово господина!»

«О князь, ты, который предать меня мог

            За сладостный миг укоризны,
О князь, я молю, да простит тебе Бог
            Измену твою пред отчизной!
Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,
Язык мой немеет, и взор мой угас,
Но в сердце любовь и прощенье —
Помилуй мои прегрешенья!

Услышь меня, Боже, в предсмертный мой час,

            Прости моего господина!
Язык мой немеет, и взор мой угас,
            Но слово мое всё едино:
За грозного, Боже, царя я молюсь,
За нашу святую, великую Русь —
            И твердо жду смерти желанной!»
            Так умер Шибанов, стремянный.

1840-е