Как муж с женой они остались.Соединил их не священник —Любовь и бог соединили.Они не повторили клятвуБыть верными друг другу. КлятваТам, в глубине их душ, осталась,Где оставаться и должнаНетронутой, неизреченнойИ чистой, как звезда, которойДыханье даже не коснулось…Дни счастья шли, и шли недели.И мир не ведал,Что было с ними.Они не знали,Что было в миреИ существует ли он даже.Но, наконец, заговорилаДуша Сильвестра и суровоСпросила: «Не пора ль проснуться?Не для себя, а для других тыЖивешь на свете. НеужелиЗабыл ты о своем призванье?Вставай же и берись за дело!»А вместе с тем еще суровейСказал забот домашних голос:«Берись за дело, а иначеПридется голодать обоим,А вскоре и троим, пожалуй!»И за перо тогда он взялся,И написал достойно, вольноВсе, что душа ему сказала,И труд к редактору понес.И тот прочел и так ответил:«Вы, сударь, человек великий,Но и безумец вы великий!Величье ваше в том, что славныйВы написали труд! Наверно —Руссо не написал бы лучше!Но вы безумец потому, чтоВоображаете, что этоВы ухитритесь напечатать.Вы не слыхалиО цензуре?Поймите, что это такое!Я, сударь мой, сравню цензуруС такой чертовской молотилкой,В которую снопы бросаем,Чтоб вымолачивала правдуОна, как зерна, и пустуюСолому только возвращалаДля жвачки публике почтенной.Неправда? Испытайте сами!За зернышко малейшей правды,Оставшееся в той соломе,Согласен проглотить я пулю!И если нет у вас желаньяПопасть в такую молотилку,То сейте, сударь, не пшеницу,А хмель и прочие дурманы!Все это можете подать выХоть целиком. Скажу я больше —За это наградят вас щедро!»Домой пришел он оглушенный,Как будто головой о стенкуОн стукнулся… Решил он: ладно!Напишет мягко он, смиренно…Так гладко, что рука цензурыСкользнет по бархатным страницам.Но только, книгу переделав,Заметил он: еще вольнееИ много горше книга стала.И много раз писал он сноваИ разрывал, прекрасно видя,Что он идет не той дорогой…И наконец он убедился:Все то, что годно для печати,Учить людей, увы, не может,А то, что годно для ученья, —Не может выйти из печати.«Ужасно! — закричал он. — Значит,Нет способа, чтоб мир услышалМои слова! Итак, я долженГасить в себе душевный пламень,Которым мог бы мир поджечь!Как видно, тот душевный пламеньМеня пожрет! Нет! Жить я должен!Но где ж возьму на это денег?Иль мне от принципа отречьсяИ, изменив ему, святому,Покорно присоединитьсяКо всяким этим негодяям,Обманщикам людского рода?Нет! Лучше с голода подохну,Уж лучше так я жизнь окончу,Как начал — буду красть и клянчить, —Чем напишу одну хоть букву,Которая б не изливаласьИз чистого истока духа!Нет! Не набью фальшивой маркиНа помысел, пусть самый малый!О помыслы мои! Бог с вами!Как узники вы в каземате!Пусть будет гробом и темницейДля вас мой ум!Нет! Так не будет.Не допущу, чтоб вы погибли!Настанет день, настать он должен,Когда раскроются темницыИ вы всю землю обойдете,Тепло и свет неся с собою,Как солнца летнего лучи!»ТакОтдых дал своим он мыслям,А чтобы не лишиться хлеба —Чужих творений перепискойОн занялся. О, труд тяжелый!Ведь и с работой дровосекаОн не сравнится!С утра работая до ночи,Нередко видел переписчикПри свете лампы,Как ночь проходитИ новый день сменяет ночь.Но этот день был так же беден,И на окне узор морозаБыл все затейливей и ярче,И даже замерзали слезыВ глазах у женщины, но все жеЕе любовь не остывала.А годы шли. И год за годомРосла семья. Их стало трое,И четверо. И четвериласьНужда в мансарде поднебесной,Где стены дождь исполосатил,Где сырость порождала плесень,Где на кровати спало трое,А на полу, у изголовья,Спал на соломенной подстилкеГлава семьи…Лучи рассветаЛожились на чело Сильвестра,Как золотой венец,Как теплый,Блестящий божий поцелуй.