«Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!Италия! Германия! Австрия{9}!»И на площадь, мрачно очерченную чернью,багровой крови пролилась струя!Морду в кровь разбила кофейня,зверьим криком багрима:«Отравим кровью игры Рейна!Громами ядер на мрамор Рима!»С неба, изодранного о штыков жала,слезы звезд просеивались, как мука в сите,и подошвами сжатая жалость визжала:«Ах, пустите, пустите, пустите!»Бронзовые генералы на граненом цоколемолили: «Раскуйте, и мы поедем!»Прощающейся конницы поцелуи цокали,и пехоте хотелось к убийце — победе.Громоздящемуся городу уродился во снехохочущий голос пушечного баса,а с запада падает красный снегсочными клочьями человечьего мяса.Вздувается у площади за ротой рота,у злящейся на лбу вздуваются вены.«Постойте, шашки о шелк кокотоквытрем, вытрем в бульварах Вены!»Газетчики надрывались: «Купите вечернюю!Италия! Германия! Австрия!»А из ночи, мрачно очерченной чернью,багровой крови лилась и лилась струя.
По черным улицам белые материсудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:«Ах, закройте, закройте глаза газет!»Письмо.Мама, громче!Дым.Дым.Дым еще!Что вы мямлите, мама, мне?Видите —весь воздух вымощенгромыхающим под ядрами камнем!Ма-а-а-ма!Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго,кургузый,шершавый,и вдруг, —надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее ВаршавыЗвезды в платочках из синего ситцавизжали:«Убит,дорогой,дорогой мой!»И глаз новолуния страшно коситсяна мертвый кулак с зажатой обоймой.Сбежались смотреть литовские села,как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна.А вечер кричит,безногий,безрукий:«Неправда,я еще могу-с —хе! —выбряцав шпоры в горящей мазурке,выкрутить русый ус!»Звонок.Что вы,мама?Белая, белая, как на гробе глазет.«Оставьте!О нем это,об убитом, телеграмма.Ах, закройте,закройте глаза газет!»