Стихотворения. Прощание. Трижды содрогнувшаяся земля

— Кто тут писал моей ручкой? — прервал он себя на полуслове. — Сколько раз я просил ничего на письменном столе не трогать. — Ковер иронически ухмылялся. Хоть бы балкон молчал, я повернул голову к балкону, тому самому, на котором мы стояли втроем и который то взлетал, то опускался подо мной, как капитанский мостик, — взор мой не проникал столь далеко, чтобы увидеть, где бросил якорь Благословенный корабль… С балкона словно доносилась песнь о Новой жизни.

— Кто бы ожидал! Нет, человеческое воображение бессильно! Можно ли упрекнуть меня за то, что я ошибался… — И отец открыл дверь в гостиную, ему нужен был простор.

— Честь им и слава! Когда пробил решительный час, они привели под наши знамена немецких рабочих. Этого и сам Бисмарк не мог бы предвидеть. Убедительно прошу тебя, пригласи к нам в один из ближайших дней Гартингера, молодого господина Гартингера, своего друга. Я хочу исправить свою ошибку, я не стыжусь открыто признаться, что заблуждался на его счет. Да, нынче мы по праву можем гордиться ими, нашими социал-демократами, они все, как один, откликнулись на зов кайзера…

Отец взял меня за руку и подвел к маме, словно желая представить меня.

— Ты посмотри, мать, это наш сын, наш милый, милый сын. Как он вырос за последние годы! Какой он большой стал, сильный! Это все от плаванья, от горного спорта. Но я о другом хочу сказать… Сейчас, когда он отправляется на войну, я словно увидел его впервые… Только сейчас я почувствовал по-настоящему, что у меня есть сын. Что было, то прошло. Все забудется, все простится… Кто, как не сын, претворит в жизнь мечты отца или… как бы это получше выразиться… завершит дело, начатое отцом… или еще лучше: то, чего не достигли родители… В общем, он знает, что я хочу сказать… Для этого сыновья и существуют, это их назначение.

Отец подошел ко мне вплотную. Он положил руки мне на плечи, снова поцеловал меня в лоб и громко заговорил, глядя на меня в упор, так, что я чувствовал на себе его дыхание:

— Какие возвышенные чувства это должно рождать в молодом человеке… Кстати, для вас, волонтеров, установлен ускоренный выпуск, разрешено досрочное получение аттестата зрелости…

Я покосился на маму, она как раз вынула из чемодана пару носков и обратилась к отцу:

— Положить тебе эту пару сверху?

— Не мешай нам сейчас, мать, оставь нас в покое, на днях сын твой уходит на фронт, а ты пристаешь с какими-то носками… Велика важность, носки…

— Кстати, пока я не забыла, — продолжала мама, — завтра же надо похлопотать относительно Христины. Слуги ведь тоже люди. Скоро пятьдесят лет, как она живет у нас. Я уже все разузнала. Если хозяева подают ходатайство обер-бургомистру, то слуги, пятьдесят лет прослужившие в одной семье, получают золотую медаль. И тогда Христина со временем может рассчитывать на частичное содержание в богадельне. Ну, а остальное — у нее есть сбережения, и кое-что мы прибавим. Как ты думаешь?

— Оставь! — раздраженно отмахнулся отец. — Ну время ли теперь толковать о домашних делах! Нам совсем не до них! Какие вы, женщины, прозаические существа!

Мама взяла с письменного стола карандаш.

— Можно? Я только на минутку возьму карандаш и сейчас же положу на место. — Она что-то высчитывала на клочке бумаги.

— Совершили вы какую-нибудь интересную горную прогулку? — начал я снова, но отец не дал мне договорить.

— Какой энтузиазм это должно вызвать в таком молодом человеке, как ты! На войне человек поднимается выше себя, на войне у каждого свое место и назначение; умереть геройской смертью за отечество даже на самом безвестном посту много лучше, чем ни разу в жизни не испытать великого счастья — отдать себя целиком, пожертвовать всем, что у тебя есть. Да, можно прямо сказать: о, как скучно, смертельно скучно изо дня в день знать только один путь — из дома в канцелярию и из канцелярии домой. Теперь другое дело, настало время, когда мужчина может себя показать, когда каждый чего-нибудь да стоит, в том числе и ты… Через какие-нибудь три недели, самое позднее, — мы в Париже, а поход на Петербург — это просто увеселительная прогулка. Полмира приберем мы к рукам… Пощады не давать. Пленных не брать. Мы низринемся, как гунны. Да-да! Мы пангерманцы!