Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести

Больше он не говорил ничего.

За его имя, зеленый фрачок и мечты о море мы прозвали его «Водяной». Его уважали все: и стар и млад. Рыбарж служил когда-то в судебном ведомстве и теперь был в отставке. В Праге он жил у своей близкой родственницы, молодой женщины, жены мелкого чиновника, матери двух или трех детей. Говорили, что пан Рыбарж прямо сказочно богат, но не деньгами, а драгоценными каменьями. У него, мол, в комнатке стоит большой черный шкаф, а в шкафу полно плоских четырехугольных шкатулок, черных и довольно больших. Каждая шкатулка внутри разделена белоснежной картонной перегородкой на ячейки, и в каждой ячейке лежит на вате блестящий, драгоценный камень. Кое-кто из соседей видел их собственными глазами. Все эти самоцветы Ры-барж сам собрал на Козаковой горе. Мы, дети, рассказывали друг другу, что, когда у Шайвлов,- так звали семью, где жил пан Рыбарж,- моют пол, то его потом посыпают сахарным песком вместо простого. По субботам – день мытья полов – мы страшно завидовали детям Шайвла.

Однажды я устроился недалеко от пана Рыбаржа, на валу, что слева от Бруских ворот. В погожие дни он всегда проводил там часок, сидя на траве и покуривая свою коротенькую трубку. В тот день мимо проходили два студента. Один из них фыркнул и сказал:

– Этот курит вату из старой маминой юбки.

С той поры я считал, что курить вату из маминой юбки – это удовольствие, которое могут позволить себе только очень состоятельные люди.

Водяной,- впрочем, пе будем называть его так, мы ведь уже не дети,- всегда гулял у Бруской стены. Встречая кого-нибудь из каноников, которые тоя?е прогуливались здесь, он останавливался и произносил несколько приветливых слов. Я любил подслушивать разговоры взрослых и однажды слышал, как он беседовал с двумя канониками, отдыхавшими на скамейке. Рыбарж стоял рядом и говорил удивительные вещи о Франции и о какой-то «свободе». Подняв палец, он вдруг воскликнул:

– Дьо! Я согласен с Розенау, который говорит: «Свобода все равно что жирная пища и крепкие вина. Привыкшим к ним организмам они идут впрок, укрепляют их, а для слабых они слишком тяжелы, хмельны и вредны».

Потом он махнул шляпой и пошел своей дорогой.

Толстый каноник, повыше ростом, сказал:

– Что это он все толкует о Розенау?

Другой, поменьше ростом, но тоже толстый, ответил:

– Наверное, писатель.

Я, однако, запомнил эти слова, как выражение великой мудрости. Оба они, Розенау и пан Рыбарж, казались мне светочами разума. Когда я вырос и стал читать различную литературу, я обнаружил, что пан Рыбарж довольно верно привел цитату. Разница была только в том, что эта фраза принадлежала не Розенау, а Руссо. Коварная опечатка, очевидно, ввела пана Рыбаржа в заблуждение.

Это, однако, не уменьшало моего уважения к старику. Добрый, бесконечно добрый был человек!

Это случилось в солнечный августовский день, приблизительно в третьем часу пополудни. Люди, проходившие по Оструговон улице, останавливались; те, кто стоял у своих домиков, поспешно звали домашних, покупатели выбегали из лавок. Все смотрели на Рыбаржа, шествовавшего вниз по улице.

– Он идет хвалиться своим богатством,- сказал хозяин распивочной «У двух солнцев» пан Герцл. Я подчеркиваю, что родительный падеж множественного числа для слова «солнце» на языке малостранцев совершенно отчетливо звучит как «солнцев».

– Ого! – воскликнул пан Витоуш, владелец угловой лавки.- Видно, туго пришлось. Несет продавать.

С прискорбием я должен отметить, что пан Витоуш не пользовался особенным уважением соседей. Поговаривали, что однажды он чуть не разорился, а почтенный житель Малой Страны еще и поныне относится к «прогоревшему» совсем иначе, чем другие люди.

Пан Рыбарж спокойно шел дальше, пожалуй, только чуть быстрее обычного. Под мышкой он нес одну из пресловутых черных шкатулок. Пан Рыбарж крепко прижимал ее к телу, так что шляпа, которую он держал в руке, казалась приклеенной к ноге. В другой, правой руке у него была трость с плоским набалдашником из слоновой костр1 – признак того, что старик идет с визитом, так как обычно он не носил трости. В ответ на приветствия он поднимал палку и насвистывал громче обычного.

Спустившись по Оструговой улице, он пересек Сватомику-лашскую площадь и вошел в дом Жамберецкого. Там, в третьем этаже, жил учитель гимназии Мюльвенцель, математик и естественник, человек по тем временам весьма образованный.

I Визит продолжался недолго. Учитель был в отличном расположении духа. Этот грузный и уже рыхлый мужчина только что поднялся после хорошего послеобеденного отдыха. Его длинные седые волосы, обрамлявшие лысое темя, торчали во все стороны. Умные и приветливые голубые глаза сияли, всегда румяные щеки разгорелись еще больше. Широкое добродушное лицо учителя было сильно изъедено оспой, что давало ему повод к неизменной остроте. «Вот каков мир! – говаривал он.- Ямочками на щеках смеющейся девушки все восхищаются, а когда засмеюсь я,- а у меня сто ямочек! – все говорят, что я урод!»

Он кивком пригласил пана Рыбаржа сесть на диван и спросил:

– Чем могу служить?