Стихотворения. Рассказы. Малостранские повести

Екл тоже, видимо, услышал это. Он опять обхватил колени своими длинными руками и, раскачиваясь взад и вперед, зубрил: «Совершение кражи под покровом ночной тьмы является усугубляющим вину обстоятельством…»

ДОКТОР ВСЕХГУБИЛ

Его не всегда называли так, причиной тому было настолько необычайное происшествие, что оно даже попало в газеты. Фамилия доктора была Гериберт, а имя его… какое-то замысловатое, я уже не помню. Гериберт был врачом, но, по правде говоря, он, хотя и получил диплом доктора медицины, никогда никого не лечил. Он сам вам признался бы, что с тех пор, как еще студентом посещал клиники, не лечпл ни одного больного, признался бы,- и, наверное, даже охотно,- если бы вообще с кем-нибудь разговаривал. Но он был очень странный человек.

Доктор Гериберт был сыном доктора Гериберта-старшего, когда-то очень популярного на Малой Стране. Мать его умерла вскоре после рождения сына, а отец – незадолго до окончания сыном университета. Гериберту-младшему достался в наследство двухэтажный домик и, вероятно, кое-какие деньги, но небольшие. В этом домике и обитал Гериберт-младший. Он получал небольшой доход от сдачи внаем двух торговых помещений в первом этаже и квартиры с видом на улицу во втором. Сам доктор жил в том же этаже, в комнатах, окна которых выходили во двор. Вход к нему был отдельный, прямо со двора, по открытой лестнице с решетчатой дверцей, запиравшейся внизу. Как выглядела квартира доктора, мне неизвестно, знаю только, что жил он очень скромно. Одна из лавок в его доме была бакалейная, и лавочница помогала ему по хозяйству; я тогда дружил с ее сыном Йозефом, но наша дружба уже давно кончилась. Йозеф стал кучером у архиепископа и заважничал. От него я в свое время узнал, что доктор Гери-берт сам стряпает себе завтрак, обедать ходит в какой-то дешевый ресторан в Старом Месте, а ужинает как придется.

Если бы только доктор Гериберт-младший захотел – у него была бы большая практика на Малой Стране. После смерти отца пациенты перенесли свое доверие на сына, но тот отвергал всех пациентов, и богатых и бедных, ни о ком и слышать не хотел и никуда не ходил. Постепенно доверие к нему исчезло, окрестные жители стали считать его чем-то вроде недоучки, а позднее вообще посмеивались: «Ах, доктор? Ну, я бы у него и кошку не стал лечить!»

Но доктора Гериберта это, судя по всему, очень мало трогало. Он вообще чуждался людей, ни с кем не здоровался и даже не отвечал на приветствия. На улице он походил на лист, гонимый ветром: сухонький, маленький,- по новым мерам, метра этак полтора. При ходьбе он маневрировал так, чтобы быть не меньше чем в двух шагах от остальных прохожих. Поэтому он и мотался из стороны в сторону. Его голубые глаза глядели застенчиво и чем-то “напоминали глаза побитой собаки. Все лицо заросло светло-каштановой бородой, что, по тогдашним понятиям, было просто неприлично. Зимой он носил серую грубошерстную шубу, и его голова в суконной шапочке едва виднелась из дешевого меха воротника, а летом ходил в сером клетчатом или в легком полотняном костюме, и как-то неуверенно покачивал головой, словно она сидела на тонком стебельке.

Летом доктор уже в четыре часа утра выходил в сад, что у Марианских валов, и садился там с книжкой на самой уединенной скамье. Случалось, что к нему подсаживался какой-нибудь добродушный сосед и заговаривал с ним. Доктор Гериберт вставал, захлопывал книгу и уходил, не сказав ни слова. В конце концов все оставили его в покое. Он так далеко зашел в нелюдимости, что ни одна из местных невест не метила на него, хотя ему еще не было сорока лет.

Но однажды произошло событие, которое, как я уже говорил, попало даже в газеты. О нем-то я и хотел рассказать.

Был прекрасный июньский день, один из тех дней, когда кажется, что во всем мире и на лицах всех людей разлита улыбка довольства. В этот день, уже к вечеру, великолепная погребальная процессия направлялась по Уезду к городским воротам. Хоронили советника земского, или, как тогда говорили, сословного, банка Шепелера. Бог нам простит, но, честное слово, умиротворенная улыбка этого дня отражалась даже на похоронах. Лица покойника, разумеется, не было видно, ибо у нас нет обычая южан – нести покойника на кладбище в открытом гробу, чтобы он, прежде чем быть засыпанным землей, в последний раз

погрелся на солнце. Но на лицах людей, шедших за гробом в этот чудесный день, нельзя было не заметить, кроме достойной серьезности, еще и некоего всеобщего довольства. Ну что тут будешь делать!

Самыми довольными были практиканты земского банка, которые несли гроб советника. Они отстояли свое право на это. Два дня практиканты волновались и бегали из отдела в отдел, теперь они гордо шагали размеренной походкой, неся свою ношу, и каждый был уверен, что взоры всего мира обращены на него и что все шепчут: «Это практикант из земского банка!»

Доволен был долговязый доктор Линк, который за восьмидневное лечение покойного получил от его вдовы двадцать дукатов, о чем уже знала вся Малая Страна. Доктор шел сейчас, слегка наклонив голову, словно размышляя.