Теперь уже никого не увлечет призыв перевести «Ад» Данте «во имя большей близости» не терцинами; призыв, брошенный в свое время Якубовичем-Мелыпиным (предисловие к переводу Бодлера).
Вставши на точку зрения обязательности сохранения размера, совпадения количества строк (принцип эквилинеарности) и чередования рифм, кстати сказать, очень прихотливого в «Войне богов», я вынужден был разрешить еще несколько вопросов.
«Война богов» написана десяти- и одиннадцатисложными строками, т. е. тем размером, который мы передаем пятистопным ямбом с мужской и женской рифмой; размером, которым написана в подражание «Войне» – «Гавриилиада».
Обязательна ли в этом ямбе цезура на второй стопе?
У Парни имеется 8–9 отклонений от этого правила; Пушкин тоже не всегда, особенно в позднейших произведениях, соблюдал эту цезуру. В самом деле, характерно, что даже в своих строках:
– поэт во второй строке от цезуры уклонился.
Применяя цезуру, как правило, всегда, я разрешил себе в очень небольшом количестве строк отступление от нее, оговаривая, что мои бесцезурные строки не совпадают с бесцезурными строками оригинала.
Очень сложно обстоял для меня вопрос со словарем, которым я имею право пользоваться при переводе. Вопрос лексикона – вопрос кардинальный для переводчика. И снова я вынужден констатировать, что, не имея по этому поводу никаких изысканий, наши переводчики и теоретически, и практически обходят этот вопрос и переводят обычно неким бесстильным, вневременным языком, который включает в себя все: от славянизмов до ультрасовременных слов, не предполагая, что нельзя одним и тем же лексиконом переводить Корнеля и Гюго, Грильпарцера и Гейне, как нельзя перевести словарем Верхарна на французский язык Ломоносова, но именно этим словарем надо пользоваться при переводе на французский язык Брюсова.
Парни по времени (при параллелизме поэтических резонансов развития поэтического языка двух стран) и по степени своего влияния ближе всего стоял к Батюшково-Пушкинской эпохе; поэтому я полагал, что при переводе «Войны богов» мне надлежит ограничить себя поэтическим словарем именно этих поэтов, и мне кажется, что мне удалось выдержать этот стилизационный принцип, не вводя читателя в заблуждение, что Парни будто бы писал тем языком, которым пишет современный мне французский поэт.
Применяя эту установку, я оставлял некоторые славянизмы, потому что мы их находим у Пушкина, да и потому что сам Парни часто пользуется древнефранцузскими выражениями и словами. Я позволял себе такие формы, как «яблок» и «облак» (наряду с «яблоко» и «облако»), потому что эти формы свойственны пушкинской, особенно батюшковской поэзии; эти формы сохранялись у нас даже в XX веке (например, у Брюсова: «Но над нами облак черный…») и только сейчас выпали из поэтического употребления.
Я допускал некоторое количество существительных на «ость», не в плане «бальмонтизмов», а в плане повторения пушкинского словаря, где мы видим «разнообразность» вместо «разнообразие» и «прилежность» вместо «прилежание». Однако, конечно, я не мог каждое слово проверять «по Пушкину» и во многом был вынужден полагаться на свой вкус и чувствование стиля эпохи.
Я допустил некоторые слова, кажущиеся более современные заимствованиями с французского, вроде «фривольный», памятуя пушкинское «как говорится машинально» и не забывая, что и Парни, наряду с архаизмами, пользовался неологизмами, особенно в плане образования существительных от глагольных форм; кстати, не под этим ли влиянием в пушкинскую эпоху был образован от глагола «приветить» ранее не существовавший «привет»? Или Языковым от «перепрыгнуть» знаменитый «могучий перепрыг»?
Мне могут поставить в вину слишком частое пользование глагольными рифмами, но если критики обратятся к оригиналу, то они увидят, что у Парни часто целые строфы построены только на глаголах. Мне казалось неправильным «гнушаться рифмой глагольной». Рифма того времени должна была быть шаблонной, «угадываемой»; требование отказа от глагольной рифмы, иронически констатированное Пушкиным в «Онегине», требование более изощренной рифмы – это требование более поздних лет, когда Парни уже успел истлеть в могиле, и подчиняться ему при переводе «Войны богов» мне казалось преждевременным, так же как было бы совершенно неуместным применять ассонансы.
Наряду с обильными глагольными рифмами Парни вообще небрежничает с рифмами и зачастую не соблюдает даже совпадения предыдущей согласной в мужской рифме, как например: prevu – entendu; faut – mot; cieux – deux; chapeau – bravo. Несколько таких вольностей допустил и я, оговариваясь, что количество моих «неполных» рифм раз в пятьдесят меньше, чем у Парни.
Итак, неполная, шаблонная, глагольная рифма в переводе «Войны богов» – это не неумение переводчика, а только соблюдение форм, свойственных автору оригинала.
В заключение должен сказать следующее.