Стёртые буквы

Еще одной проблемой был язык — пленников с кораблей раскидали по разным камерам, и среди соседей Андрета не оказалось ни одного соотечественника — сплошь люди из Мешка или из Королевства. По счастью, Божий нос и Королевство числились давними союзниками, знать хоть намного язык Королевства на мысе считалось хорошим тоном, и Андрет не пропал, не разучился говорить, но все же разговаривать с людьми для него было нелегко, словно вновь он сидел на веслах или крутил ворот в шахте. Он не понимал большей части разговоров, шуток и намеков, а потому постоянно чувствовал себя в опасности.

Сначала Андрет думал, что, возможно, зимой их привлекут к работам в порту, в доках и на корабельных верфях, а весной, возможно, и в городе. И тогда, естественно, могла открыться возможность для побега. Какое-то время эта мысль поддерживала его. Но когда он поделился ею с более опытными товарищами, ему объяснили, что Венетта полна пришлого люда, согласного на любую работу, и труд их достаточно дешев, чтобы не обращаться за помощью к заключенным. Кроме того, пленники продолжали считаться врагами Венетты, а следовательно, при побеге они могли бы выдать Тайны торгового города. Поэтому если их и брали на работу, то предварительно либо ломали им ноги, либо выкалывали глаза, либо вырезали язык.

В темноте каземата понятия «день» и «ночь» скоро потеряли всякий смысл. Поначалу почти каждый заключенный начинал рисовать черты на стенах. Тюремщики не препятствовали этому развлечению, но вскоре сам узник начинал путаться в своих записях, смешивал свой календарь с календарями бедолаг, умерших в этой камере задолго до него, спорил с соседями, дрался, доказывая свою правоту, и в конце концов сдавался. Андрет тоже бросил бы следить за временем, и, возможно, ему стало бы от этого гораздо легче, но, к несчастью, у него перед глазами все время был иной календарь — т— календарь человеческих тел. Он видел, как те, кто попал сюда несколькими годами раньше него, худеют, даже не бледнеют, а белеют, теряют волосы и зубы, потом начинают путаться в своих воспоминаниях, забывать имена и слова из прежней жизни, потом превращаются в скрюченные скелеты, обтянутые кожей, со смешно раздутыми локтями и коленями, с гноящимися язвами в углах рта и на языке, и день за днем сидят у решетки, покачиваясь и негромко гудя, пока милосердная смерть не заберет их. Но самое страшное, он начинал замечать первые изменения и в своем теле, и пока его ум был еще достаточно ясен, чтобы понимать, к чему идет, Андрет решил вырваться из, тюрьмы.

В одной камере с ним был парень из Королевства по имени Охс, тоже из новичков, — косая сажень в плечах, пудовые кулаки и, ко всему прочему, вздорный характер. В тюрьму он попал после того, как не поладив с кем-то в родном Коровьем Броде, сбежал в Венетту, думал найти работу на корабле, но в первый же вечер сам не помнит почему подрался в кабаке и за что убил трех человек. Стражники, особенно те, которые и сами были родом из Королевства, делали для него исключение перед остальными — открыто ненавидели и никогда не упускали случая помучить.

«Отродясь ничего путного в Коровьем Броде не водилось, — говорили они, — жулье да ворье одно».

Андрета Охс недолюбливал. Впрочем, он мало кого жаловал — настолько был вспыльчив и неумен, что его терпели только из страха перед пудовыми кулаками. Охс это чувствовал и бесился еще больше.

И вот в один прекрасный день (утро, вечер или ночь) Андрет затеял с Охсом игу в камешки (кости здесь было сделать не из чего: ни мяса, ни костей, в казематах не водилось, зато камней было хоть отбавляй). Момент он выбрал удачный. Изредка заключенных приходил навестить кто-нибудь из жрецов — этот визит был актом обязательного милосердия. Вот и в этот раз в подземелье заявилась какая-то жрица, но на бедных узников она даже не взглянула — осталась поболтать со стражниками. Те явно были довольны оказанным вниманием и тоже забыли про своих подопечных.

Андрет надолго запомнил странное ощущение полета, которое посетило его тогда. Будто он был стрелой и ничего уже не надо было решать — цель высмотрена, тетива натянута и отпущена, больше от него ничего не зависит, все идет своим чередом и… какое же это облегчение! Он даЛ себя обыграть, а потом отказался платить выигрыш. Причем, отказался особо грубо и резко, заявив при этом, что Охс может намотать свое справедливое возмущение себе на рога, подтереться хвостом, засунуть его себе в глотку и наконец заткнуться — примерно то же самое, что каждый день советовали сделать Охсу стражники, от чего тот неизменно приходил в неистовство, тряс решетку и грозил обидчикам страшной смертью.