Стиратель (СИ)

— Умоляю, господин целитель, не говорите никому! Меня исключат из компаньонок, если узнают, а на тяжелой работе я долго не протяну! Это началось полгода назад. Может неделями быть все, как обычно, а может накрывать через день. Чем дальше, тем чаще. Руки и ноги становятся слабые, как не мои, и не чувствуют ничего. Или вдруг начинаю двигаться, словно пьяная — но мы ведь никогда не пьем господское вино! И зрение, — девушка шмыгает носом. — Месяц назад перед глазами появилось пятно, и сколько я ни умываюсь, оно не проходит!

— Позволь мне тебя обследовать.

Лилли испуганно мотает головой — понимает, что никогда не сможет оплатить мои услуги.

— Тебе это ничего не будет стоить. Это мне нужно для моей работы.

Лилли кивает, и я смотрю на нее через Тень. На первый взгляд все в норме, явных очагов заболевания не видно. Может, все-таки психосоматика? Довольно типично для женщин, которых принуждают к проституции. Тогда дело труба, это не лечится. Но надо исследовать нервные волокна поподробнее… В Танаиде наловчился делать это, здесь я сам себе и рентген, и КТ, и МРТ, и прочее продвинутое оборудование из «Доктора Хауса», которое, к слову, в российских больницах стало обычным делом только в последние годы.

Максимально увеличиваю изображение нервного волокна… нет, там такое, во что верить не хочется. Лилли сколько лет — двадцать, двадцать один? Похоже, перспектива исключения из компаньонок окажется наименьшей из ее проблем, и совсем скоро… Может, я все-таки ошибся? Смотрю в другом месте. Увы, никаких сомнений: эти бляшки — макрофаги, и миелиновое волокно изрядно повреждено. Рассеянный склероз. Болезнь, неизлечимая даже в моем мире со всей его медициной.

Получается, надо выйти из Тени и сообщить молодой девушке, что примерно через полгода-год она забудет человеческую речь и превратится в трясущееся, ходящее под себя тело. В моем мире развитие рассеянного склероза замедляется медикаментами, но даже не помню их названий и формул — не моя специальность — да и все равно синтезировать их здесь нереально. Но что я могу сделать? Будь Лилли Высшей, мог бы попробовать восстановить ей нервную систему за счет ее собственной магической энергии. Но золотых искр в ее ауре нет. Значит, придется использовать свои…

— Вы исцелили меня? Я здорова?

Голова кружится. Опираюсь о стол обеими руками. Для Лилли прошло минут пять, а для меня — часы кропотливой изматывающей работы. Хорошо, солнце еще не село. Слабые предзакатные лучи — все-таки лучше, чем ничего. Скорее бы выйти в сад…

И ни о каком исцелении, разумеется, речи не идет. Но за пять-семь таких сеансов мы добьемся стойкой ремиссии. Это мое решение, и Лилли совсем не обязательно знать, во что мне это обойдется.

Сам не сразу осознаю масштабы произошедшего. В первые недели в Танаиде едва надеялся, что со всей своей магией смогу работать на уровне обычной районной поликлиники. Нередко пасовал перед болезнями, которые в моем мире вполне излечимы — но только при наличии соответствующих лекарств. А теперь, надо же, работаю с рассеянным склерозом, причем положительная динамика налицо после первого же сеанса…

Улыбаюсь девушке:

— Пока нет. Но скоро тебе будет лучше, вот увидишь…

* * *

Направляю Уголька к конюшне — наша прогулка окончена. Встреченные в саду слуги спешат убраться с пути и низко кланяются. Как же меня достало это их вечное пресмыкание… Но никому этого объяснить не смогу, только перепугаю бедняг до полусмерти.

Один из слуг, молодой парнишка, двигается немного странно — словно он на полвека старше, чем выглядит. Только что не кряхтит на каждом шагу. Тянусь к нему через Тень и заранее догадываюсь, что увижу. Так и есть, спина покрыта продолговатыми свежими ранами. Суровые телесные наказания за любую провинность — обычное дело здесь. Смягчаю боль, устраняю начавшееся воспаление тканей. За это мне не платят, но грустно же смотреть, как человек мучается.

Ездил в ближайший городок, хотя так и не придумал, что мне там может понадобиться. Ничего интересного там не было, и даже серебряная монета, предусмотрительно разменянная на медь у графского казначея, не пригодилась. Выходит, ездил, чтобы развеяться, и чтобы Уголек не застаивался в конюшне — хотя знаю, его и без меня выезжают, это обязанность конюхов. И, хоть сам себе в этом признался только сейчас, хотелось убедиться, что я действительно свободен в перемещениях. Получается, что так и есть. Никто не пытался меня задержать, никто за мной не следовал. Неужели все действительно так просто? Внутри назревало смутное ощущение, будто чего-то не учел.

Хмурый конюх принимает у меня поводья и цедит сквозь зубы:

— Его сиятельство недавно уйти изволили. Велели передать, что ожидают вас к ужину.