Сто бед (сборник)

– Опять ты за свое! Жизнь, смерть, да кому это интересно! На кой черт сдалась нам твоя аристократия! Забудь ты про Капора с его мамашей, глянь лучше, что делается!

И Цоро звонко шлепнул монетой в сто динаров о ладонь Орхана Сейдича:

– Ставлю сотню на волка!..

Сейдич тут же вписал имя Цоро в приходную книгу, а другой рукой, на которой было всего три пальца, припрятал ставку. На Горице болтали разное: то ли жена откусила ему два пальца в отместку за измену, то ли он сам отхватил их себе плотницким рубанком. Орхан улыбнулся и кивнул в сторону арены.

Цоро протиснулся в первый ряд. И тут же, верный своей привычке, отвесил оплеуху ближайшему соседу:

– Не жди, чтобы я вмазал тебе еще раз! Отвали!

Шпана ему не нравилась, хотя он и сам не мог служить примером хорошего поведения. Мелкие кражи и зуботычины были неотъемлемой частью его существования. Взрослые хулиганы придерживались того же образа жизни. Они обожали поговорить о справедливости, восторгались теми, кто сочетал в себе одновременно черты умника и подонка, но тем не менее не были уголовниками. В мечтах они представлялись себе хорошими, не сквернословили, читали книжки… Но судьба избрала для них путь порока. Большинство он привел прямиком в тюрьму. Уверенные в том, что волки поддерживают порядок в природе и избавляют ее от всякой сволочи, они так же поступали с людьми.

– Видал, какие у них повадки? – сказал Цоро, указывая на беззубый сброд. – Никто из них не допустит, чтобы мать из-за него хоть слезинку проронила!

Зрители рычали, как бешеные псы, от них было больше шуму, чем от ротвейлера и волка, вместе взятых. Все, словно развернутыми знаменами, потрясали своими билетами.

– Хозяин леса… что тут скажешь… – продолжал Цоро, с восхищением рассматривая волчий зад и хвост.

Казалось, волк в любой момент может наделать под себя. Большеголовый ротвейлер кинулся на него и покусал. Волк едва раскрыл пасть и в ответ на нападение лишь щелкнул зубами. Неожиданно болельщики, включая самых остервенелых, перестали вопить. Свора мерзавцев резко заткнулась. Откуда ни возьмись появился сын Орхана и, заикаясь и постоянно озираясь, прохрипел:

– По… по… по…

– Вот сука! – крикнул Орхан. – Полиция!

Потом, уже не запинаясь, мальчишка взревел, точно сирена, которую включают первого числа каждого месяца:

– Фараоооны!

Толпа состояла из одних нарушителей закона, которых систематически, всякий раз перед приездом Тито в Сараево, упрятывали в каталажку. И даже если в данный момент никто из них не делал ничего дурного, каждый чувствовал себя виноватым. Они прекрасно знали, что за ними ничего не числится, но им запросто что-нибудь пришьют. Это было очевидно и полицейским, которые рванули за голытьбой вниз по Горице, осыпая всех без разбору градом ударов дубинками. Главное для бежавшего сброда заключалось в том, чтобы не оказаться в «воронке», который в огромном облаке пыли уже приближался к месту действия.

– Вот черт! Ты только посмотри на этих несчастных зверюг! – воскликнул полицейский, высаживаясь из своего «тристача» и приглаживая усы. Он уставился на окровавленного волка. Тот закрыл глаза и, по всему видать, агонизировал. Взбудораженный всеобщей истерией и паникой, ротвейлер с черно-белой мордой яростно впился зубами в волчью шею и принялся трепать поверженного врага из стороны в сторону.

– Орхан, придется мне подрастрясти тебя! Нам двух сотен не хватает!

– Мне тоже! – раздалось из заброшенного кирпичного завода. – Ты мне еще три должен!

Ротвейлер готовился снова наброситься на волка, но тот не двигался, и пес, вцепившись в шкуру противника зубами, просто протащил его по земле. После чего, убедившись в своей победе над хозяином леса, принялся кружить возле неподвижного зверя, ища одобрения хозяина. Поскольку тот скрылся, пес, свесив язык, в ожидании похвалы уставился на полицейских.

– И какой же ты после этого волк, если позволил ротвейлеру так тебя изувечить! – произнес усатый полицейский.

Пес уселся рядом с волком и посмотрел на полицейского. В ту же секунду ситуация резко переменилась – все успели позабыть, что волк отказался быть псом. Ротвейлер был наказан за то, что так легко поверил в смерть хищника. Словно собравшись испустить дух, тот широко раскрыл пасть. Мощный и точный щелчок челюстей, и вот уже из собачьей шеи хлещет кровь, а передние лапы беспомощно царапают землю. От давления все крепче сжимающихся волчьих челюстей у ротвейлера вот-вот лопнут жилы. Последнее содрогание – и собака мертва.

Кружа вокруг собаки, волк крепкими зубами раздирал в клочья ее плоть, а мы, Цоро, Црни и я, кубарем катились вниз по Горице. Но вдруг, услышав выстрел в воздух, остановились как вкопанные.

– Еще один шаг, и я прошью тебе задницу! – прокричал усатый.

– Но, господин, – заныл Црни, – я ничего не сделал, клянусь вам!

Усатый и трое других полицейских окружили нас и без предупреждения принялись лупить дубинками. Подняв руки, мы старались защитить от ударов голову. Горстку более взрослых возмутителей спокойствия взяли, остальным удалось удрать.