Сто две водородные бомбы

- Ну конечно, вы будете жить именно здесь все время, пока не уедете из Нового Нью-Йорка. Остальные дети сейчас наверху, на смотровой площадке. Если присмотреться, можно различить их головы - вон там, с краю.

Они поглядели вверх и через добрую сотню пар глаз увидели внизу самих себя, увидели плавные изгибы величественного здания, а затем их взгляды, послушные этим смело прочерченным линиям, устремились дальше в бесконечное пространство.

Чарли взял Линду за руку, и их совместное беззвучное приветствие понеслось навстречу могучему голосу Эвереста.

Их комнаты оказались на втором этаже. Тетя Виктория громко высказала свое возмущение тем, что комната, отведенная ей и Линде, сообщается через общую ванную с комнатой, где поместились Грист и Чарли. Мисс Эпплтон сказала, что попробует что-нибудь придумать, и испарилась.

Взрослым этим вечером предложили посмотреть мюзикл в одном из театриков, расположенных на листьях кувшинки, покрывающих Гудзон, а детям предстояла маленькая вечеринка на восемьдесят шестом этаже. А пока каждый занимался своими делами. Но даже оказавшись в своих комнатах, Чарли и Линда непрестанно ощущали чьи-то перешептывания и паутинки чужих мыслей. Чарли забеспокоился. А ну как огромная масса незнакомых разумов сомнет, растопчет их сумасбродную, мгновенно расцветшую любовь? Линда оставалась невозмутима. Будущее представлялось ей чем-то вроде первого выхода в свет, о чем она всегда мечтала.

Ожидая прихода вечера и занимаясь будничными делами - распаковкой вещей и приборкой, Чарли и Линда продолжали беседовать сквозь тонкую перегородку, разделявшую их комнаты (перегородка эта была позднейшим добавлением к планировке здания), и все глубже забирались в самые заповедные уголки своих разумов.

Чарли хотел побольше узнать о тете Виктории. Сам того не замечая, он разделял инстинктивное недоверие Гриста к штатской даме и, даже ощутив чувства Линды, не мог понять, почему та относится к своей опекунше с такой привязанностью и терпимостью.

Все, что ни приводила Линда в защиту своей тети - ее строгую мораль, богобоязненную честность, даже ее пацифизм, - только укрепляло в Чарли его неприязнь. Тетя Виктория напоминала ему миссис Банкл из детского дома, женщину чрезмерно строгую и к тому же с извращенным воображением.

«Она прямо какой-то пережиток двадцатого века!»

«А что плохого в двадцатом веке? Ты что, думаешь, будто с того времени стало лучше жить?»

- Ты что-то сказал? - спросил Грист.

Чарли еще не совсем научился управляться с телепатией, и сержант что-то заметил.

- Я сказал… э-э… - судорожно обдумав ситуацию, он решил, что надежнее всего будет сказать правду, - я сказал, что старушка из соседнего номера - пережиток двадцатого века.

Грист расхохотался.

- Ну уж если кому-то хочется знать мое мнение, то она просто… Линде тоже не все было понятно в душе Чарли. В основном это

касалось образа Гриста, который занимал там немало места. Чарли презирал Гриста, но под этим презрением угадывалось восхищение, а еще глубже - прочная неизбывная ненависть. Это чувство и было самым непонятным. Натыкаться на его следы в душе Чарли было все равно что откусить кусок торта с острым камешком внутри - и не разжуешь, и не проглотишь.

И в то же время именно эти зерна таинственности, непостижимости друг друга еще сильнее затягивали их в сети любви. Когда пришло время идти на встречу с остальными детьми, ни у Чарли, ни у Линды не оставалось ни малейшего сомнения, будто что-то может повредить их взаимному чувству. Таинство их связи было безграничным и, в то же время, исполненным новизны.

Было так много новых имен, все их надо было запомнить, и телепатия тут ничуть не помогала. Здесь были Бобби Райан и Уолтер Вагенкнехт. Брюс Бёртон - это тот, что в шортах. Дора и Кэсси Бенсен - близняшки. Эти сто два ребенка выглядели настолько непохожими друг на друга, насколько могут быть непохожи обычные, наугад взятые дети. И в то же время их общие черты далеко превосходили внешнее несходство. Все они были телепатами, все родились в одно время, с точностью до трех месяцев, они были сиротами, и самое, наверно, примечательное совпадение, что все они потеряли матерей в момент рождения и никогда не знали своих отцов.

Так что вполне понятно, что их веселье вскоре угасло перед необходимостью узнать, причем как можно скорее, кто они такие и что привело их сюда, в Эмпайр Стейт Билдинг. Сто две свечи на огромном торте - главной достопримечательности праздничного угощения - догорели до самой глазури, и никто этого даже не заметил.

Дети думали. Они еще не привыкли мыслить все вместе, а поскольку разум Уолтера Вагенкнехта оказался одним из самых сильных, то группа по молчаливому согласию доверила ему роль лидера, позволив направлять общий поток мыслей.