Сто и одна ночь

У меня небольшой опыт такого рода контактов. Но, думаю, это легкое касание губ и короткое — но очень чувственное — прикосновение языков — словно слабый удар тока — вполне может претендовать на звание лучшего поцелуя в моей жизни. Нечасто со мной такое случалось — чтобы хотелось продолжения. И еще никогда не было так сложно остановиться.

Губы разомкнулись, но еще несколько мгновений лица находились так близко, что смешивалось наше частое дыхание. А потом я заявила, что на сегодня история закончена, и мне пора. Граф вызвался меня подвезти. Мне следовало отказаться — но в эту ночь со мной явно творилось что-то странное.

После поцелуя поведение Графа изменилось: он стал притихшим, задумчивым, а по отношению ко мне — машинально предусмотрительным. Когда Граф подавал мне пальто или открывал дверь машины, — казалось, в мыслях он находился где-то далеко. Странно, что он еще останавливался на красный. Впрочем, я и сама чувствовала себя не лучше. У меня чесались подушечки пальцев — настолько хотелось потрогать губы там, где они касались губ Графа.

Черт, неужели это происходит на самом деле?!. Я едва не пропускаю поворот к своему дому.

Снизив скорость, Граф наклоняется к лобовому стеклу, чтобы получше рассмотреть дом, к которому мы подъехали, — присвистывает.

— Так вот, значит как… — теперь он выглядит куда бодрее — словно ему плеснули в лицо ледяной водой.

Уверена, он не ожидал, что дом Ксении в скандинавском стиле я списывала со своего.

— Вы же по другому адресу зарегистрированы… — заинтригованно произносит Граф, скользя взглядом по окнам.

— Как и треть жителей нашей страны, — выхожу из машины, обтягиваю юбку. Хорошо, что эта ночь закончилась. Мне очень нужна передышка. — Спасибо, что подвезли.

Направляюсь к подъезду — и слышу голос Графа позади себя:

— После такого вы просто обязаны показать мне квартиру.

Замираю.

Надеюсь, под «таким сюрпризом» он имел в виду дом, а не спонтанный поцелуй.

Лихорадочно соображаю, есть ли в квартире то, что Графу не следует видеть. Думаю, — нет. Только записи в лэптопе, но они защищены паролем.

— Понимаю ваше любопытство. Но, в отличие от вас, мне рано вставать, так что…

— Шахерезада… — теперь его голос звучит прямо у меня над ухом — и я вздрагиваю от неожиданности. — Мне очень хочется узнать, как выглядит ваша квартира. И ради этого я готов на отчаянные меры.

— Любопытно… — совсем, совсем не любопытно, я не хочу этого знать! Просто, оказывается, мне безумно нравится, когда слова произносят таким приглушенным голосом… на ушко.

— Если вы откажете мне, я вас поцелую. И вовсе не так, как это делают в начальной школе, — в словах Графа нет и тени заигрывания.

Его намек на мой «школьный» поцелуй — впрочем, как и сама угроза — приводит меня в чувства. Что бы я не испытывала, с меня на сегодня хватит прикосновений.

— Если поклянетесь держать дистанцию.

Граф поднимает руки. Он совершенно серьезен.

— Думаю, этой ночью вы убедились, что я способен себя контролировать.

Нет, он все-таки издевается.

— Следуйте за мной, Граф.

Жестом показывает: «Только после вас».

— Говорить я вам не запрещала.

— Лучше говорите вы. Так значит, теперь наш Глеб живет в этом самом доме?..

— Да, в этом самом доме. И ходит по тем же самым ступеням, по которым сейчас поднимаемся мы.

У Глеба наступили непростые времена. Он привык думать — а когда много думал, находился правильный ответ или, хотя бы, направление, куда идти. Но теперь его мысли словно зациклились, как та песня, которая звучала во время его близости с Ксенией. О чем бы Глеб ни размышлял — каждый раз возвращался к исходной точке: он живет в квартире замужней женщины, от которой сходит с ума, и которая не испытывает к нему никаких чувств, кроме, разве что, жалости. Не гонит его, но и не подпускает близко. Кормит с рук — но только тогда, когда захочет сама. У них не может быть отношений, не может быть будущего, — но уйти из этой клетки в скандинавском стиле тоже невозможно. Будто воздух за пределами стен разряжен, и, если однажды не вернешься сюда, — то погибнешь.

Мысли проникали в сны. После таких ночей Глеб весь день чувствовал себя разбитым. Иногда он не спал вовсе. Как-то утром лежал в наполненной ванной — вода подступала к его подбородку — и, глядя мутными от недосыпания глазами на свое тело, искаженное сверкающей рябью, думал о том, что мир не остановился бы, усни он прямо сейчас.

— В этой самой ванной? — Граф поворачивает кран и так внимательно следит, как вода в брызги разбирается об эмаль, словно проводит важный эксперимент.

— В этой самой.

Я немного напряжена. Но нет — ванна не даст ему ни одного ответа. Эта ниточка ни к чему не привязана.

Граф выпрямляется. Застывает.

— Ты живешь не одна? — нахмурив брови, спрашивает он и кивком указывает на две зубные щетки в стеклянном стаканчике.

— Просто… — вот поэтому я и не люблю принимать гостей. Мой мир — мои странности. — Утром и вечером я чищу зубы разными щетками.

— С чем это связано? — в его голосе столько любопытства, будто мой ответ — это ключ к пониманию меня в целом.

— Мне так удобно.

— Конкретнее?