Сто и одна ночь

Мою судьбу, как это часто бывало, решил случай. Ночуя по подвалам, я заболела. Меня лихорадило, кашель такой, что, казалось, ребра треснут. И настал такой момент, когда стало ясно: или к нему — или на Небеса. Я выбрала первый вариант.

Он словно и не удивился. Улыбнулся. Пододвинул мне свою чашку чая — которую я тотчас же и выхлебала. Сидела напротив него — и тряслась от внутреннего холода. А он видел, что со мной происходило — и глаза его становились все печальнее.

— Зачем вам мне помогать?

Думала, услышу что-нибудь о доброте душевной, — и черт с ней, с болезнью — не вернусь сюда.

А мой спаситель ответил:

— Ты похожа на женщину, которую я когда-то любил. У тебя такие же волосы и глаза. Точнее, форма глаз похожа, а цвет совпадает только с одним — серо-голубым, — на этом моменте мы оба улыбнулись — друг другу. — Но в тебе есть и что-то еще: ершистость и мягкость одновременно. Дикость и потребность в тепле. Надлом и жажда жизни… Если бы у нас с той женщиной родилась дочка, думаю, она была бы похожа на тебя…

Вспоминаю то тревожное и счастливое время, пока со своим молчаливым спутником мчусь по пустынной предрассветной улице. Я предпочла бы так ехать вечно — мерзнуть, хватаясь заледеневшими пальцами за кожаную куртку мотоциклиста — лишь бы не прибыть к пункту назначения. Не сегодня. Не после того, что произошло. В общем-то, я не влезла в аферу, не совершила преступление, но ощущение гадкое — так всегда, когда предаешь близкого человека.

Вместо того, чтобы свернуть на ближайшем повороте, мы внезапно останавливаемся у городского пруда. Вода по цвету почти сливается с первыми утренними сумерками — и от этого кажется, что листья кувшинок парят в воздухе.

Мужчина-с-разорванным-ухом слезает с мотоцикла вслед за мной, молча снимает с себя кожаную куртку и протягивает мне. Я покорно накидываю ее — знаю, сопротивление бесполезно. Некоторое время мы так и стоим друг напротив друг друга: я — в косухе поверх пальто, он — в одной майке, на голых крепких руках — татуировки змей и прочей мерзости.

Никто не знает его настоящего имени. Говоря о нем, мой приемный отец называет его «Тот Самый». Тогда, в шестнадцать, я нарекла его Роджером — в честь пиратского флага. Сейчас я бы выбрала имя Антонио: было в нем что-то итальянское — свободное, кипящее.

Когда мы познакомились, ему не было и сорока, а выглядел он лет на тридцать. Однажды Роджер приехал забирать меня из универа, и однокурсницы толпились у окон, побаиваясь выйти на улицу. Татуировки, грива черных волос, смуглое обветренное лицо с выразительными чертами. Шрам над бровью, разорванное ухо. Серый цвет его глаз блестел сталью, как и охотничий нож с широким лезвием, который Роджер доставал из кожаных ножен при любом удобном случае: отрезать бирку от моего нового, только что купленного платья, или зарубкой отметить на дверном косяке мой рост. Или вскрыть банку тушенки. Мы могли питаться, чем захотим, но иногда накатывала ностальгия по бродяжничьим временам. Если бы кому-то пришло в голову спросить, кто мой друг, — я бы назвала его, — хотя предан он был, кончено, не мне.

Сейчас, думаю, одноклассницы также толпились бы у окон: за прошедшие одиннадцать лет Роджер почти не изменился, только в деготь его волос влилась седина, и шрамов стало побольше.

Друг, воспитатель, надзиратель. Я получила его в придачу к своей новой жизни. История Золушки меркнет по сравнению с моей. И пусть я нашла не принца, а отца, и жили мы не во дворце, а в доме на две спальни, я чувствовала, что получила куда больше, чем героиня сказки.

— Все так плохо? — спрашиваю у Роджера, кутаясь в его куртку.

Молчит. Значит, я и вправду дров наломала.

— Ну, конечно, плохо, раз ты везешь меня к нему в такое время… — печально вздыхаю — хотя знаю, что на Роджера это не подействует. — Ты же не случайно встретил меня как раз после прощания с Графом?

Роджер не произносит ни слова — и это молчание помогает мне вести диалог лучше любых реплик. Я привыкла к такому роду общения с ним. Никто бы не смог обвинить Роджера в раскрытии секретов — фактически, сейчас он нем как рыба.

Его молчание направляет мои мысли в нужное русло.

— Значит, следил за мной… От дома Графа? Наверняка, еще от моего дома… Ты же знаешь, как я это не люблю!.. Конечно, не имею права! — огрызаюсь я на непроизнесенное вслух обвинение. — Кто же жалуется, когда пойман с поличным?.. Кстати, насколько «с поличным»?

Роджер достает из рюкзака конверт. Я знаю, что там, но до последнего надеюсь ошибиться. Открываю конверт… — и вместо того, чтобы расстроиться, едва сдерживаю улыбку. Мы с Графом отлично смотримся. Да что там! Между нами есть неуловимая общая аура — мы словно внутри ее, как в мыльном пузыре.

В черно-белых тонах Граф выглядит еще притягательнее. Роджер — отличный фотограф. Мне только не повезло с тем, кто у него заказчик.

— Вот и зачем столько бумаги переводить?.. Мог бы просто отцу на комп сбросить…

Располагаю стопку фотографий так, чтобы на них падал свет фонаря.