Сто имён одной воровки

Мия протяжно вздохнула. За те годы, что она жила у Лаки, подруга узнала её слишком хорошо для того, чтобы можно было от неё что-то скрыть. Не то чтобы Лаки сильно допытывалась, но она видела, что с Мией случилось что-то недоброе, и искренне хотела помочь. Вот только не знала Мия, как Лаки воспримет её рассказ, что ей скажет, а может, и сделает. Рука-то у подруги была тяжёлой, это любой из её учеников подтвердить мог. Но больше, чем получить от Лаки по шее, она боялась того, как быстро подруга направится отрывать голову и другие части тела той падле кривомордой. И во что для неё это выльется.

— Лаки, я даже и не знаю, как рассказать тебе. Ты только не…

Продолжить она так и не смогла. В дверь чёрного хода вдруг кто-то забарабанил, причём звук был такой, словно молотили ногами, и, возможно, что и не одной парой. Лаккия удивлённо глянула на Мию, но та только пожала плечами — она-то точно никаких гостей не ждала, тем более столь нетерпеливых.

— Мак, сходи-ка дверь открой, хоть какой-то толк от тебя будет, — бросила Лаккия отиравшемуся у бочки с водой мальчишке.

Тот сразу же метнулся к двери, загремел щеколдой, в заставленной прихожей что-то громыхнуло, и в кухню ввалился незваный гость. Точнее, гостья.

Была она уже преклонных лет, с морщинистым тёмным лицом, словно вырезанным из морёного дуба, но фигуру имела статную. Из-под повязанного на голову цветастого платка торчали почти полностью седые волосы, заплетённые во множество косичек наподобие тех, что носили каругианские матросы. Косички украшали яркие бусины, бронзовые колечки и резные деревянные шарики, в ушах у женщины позвякивали массивные серьги, а на шее — несколько ожерелий. Поверх алой шелковой рубашки, расписанной цветами, был надет кожаный корсаж с заклёпками и затейливыми травлёными узорами, внушительных размеров зад и мускулистые бёдра обтягивали кожаные штаны, с кобурой на одном боку и ножнами для сабли на другом. Довершали образ высокие чёрные сапоги с отворотами и стальными каблуками. Во всяких россказнях и байках, которые ходили в порту, на плече у пиратов часто сидели птицы с радужным оперением, которые звались попугаями и водились в основном где-то в Маб-Але. Мия тех птиц никогда не видела, но что-то ей подсказывало, что попугай этой женщине без надобности — сама за него сойдёт!

Женщина широко улыбнулась, демонстрируя ряд золотых зубов, несколько театрально развела руки и слегка сиплым грудным голосом сказала:

— Здравствуй, доченька! Вот мы и свиделись!

Повисла такая тишина, что было слышно, как в углу под потолком обречённо зудит угодившая в паутину муха. Мия озадаченно окинула кухню взглядом и остановилась на лице Лаккии, губы которой сжались в тонкую линию, а глаза опасно сузились.

— Что же ты, доченька, мамку свою родную не узнаёшь? — продолжила гостья. — Я тебя хоть и совсем крохой помню, а всё равно сразу же узнала!

— Женщина, я вас не знаю, — с видимым усилием процедила Лаккия и как бы невзначай достала из ящика стола тяжёлую деревянную скалку.

— Положим, не «не знаешь», а «не помнишь», — гостья сложила руки на груди и осмотрелась, — а я-то помню. И тебя, и где у тебя какая родинка, и дом этот, провонявший алхимической дрянью до основания, и папку твоего. Кстати, а где Лантор?

— В Мидделее, в Академии преподаёт.

— А ты, значит, заместо него теперь лавку держишь? Папка-то твой сына хотел, чтоб ему всё это передать, да, как я посмотрю, тебя припряг зельеварить.

Оглушающе громко звякнул черпак об бортик стоявшего на плите котла. Кажется, только в этот миг Лаккия заметила, что её ученики до сих пор находились в кухне.

— Так, а ну пошли все отсюда! Хватит уши греть! — как бы подкрепляя свои слова, она скалкой указала на дверь.

Звяканье брошенной посуды, громкий топот, хлопки дверью — и подмастерья выскочили из кухни в пару секунд, словно их ветром сдуло. Мия же вросла в стул и не могла даже двинуться, только ошарашенно переводила взгляд с подруги на эту женщину, вид которой с каждой секундой всё сильнее ворошил что-то в её сердце. Словно кто-то ковырял грязным пальцем незажившую рану, щипал за кожу и выкручивал её. Лаки же рассказывала, что мать бросила её, через пару лет после родов сбежала из Портамера с каким-то мужиком, и с тех пор не то чтобы не появилась — даже ни одного письма не прислала. Отец ведь сам её вырастил, воспитал, обучил алхимии, отправил на учёбу в Академию и даже оплатил один год в Мидделейском Университете, куда так-то девиц никогда не принимали — только для чародеек исключение делали. А теперь эта женщина заявилась как ни в чём не бывало и… а она же… Она…