Сто лет

— Бери еще, тебе надо есть за двоих! Не стесняйся, для детей я отложила, они свое получат, когда придут с улицы. — Эрда улыбнулась. Глаза ее сияли. Словно там, где была венская сдоба, не могло быть никакого горя.

— Что вам помешало купить тот дом, который продавался? — спросил Бьярне и посадил на колени хныкавшего малыша.

Йордис не поднимала глаз от скатерти. Вышивка крестом растрепалась. Тому, кто видел ее впервые, трудно было понять, что на скатерти был вышит красный цветок.

— Его предстояло перевезти, а у нас еще не было земли. Да и столько денег у нас тоже не было, — коротко объяснил Ханс.

Опять он говорит такимголосом, подумала Йордис. Он весь напрягся. Вот-вот взорвется. Ханс иногда говорил таким голосом. Например, вчера вечером. Когда она не хотела, чтобы он пошел к соседям слушать запрещенное радио.

— Разве ты не скопил немного денег, пока плавал?

Эрда задавала вопросы, не обращая внимания на то, каким голосом говорят люди.

— У нас было много расходов, — уклончиво ответил Ханс. — Но вообще-то у нас все не так плохо. Многим приходится куда хуже, чем нам. У нас, во всяком случае, есть отдельная комната в доме у Хельги и Альфреда, — прибавил он и взял булочку.

— Я слышала, что тот дом купил Турстейн, — продолжала Эрда. Она занялась тестом, которое подходило, прикрытое полотенцем. Эрда пекла хлеб даже по воскресеньям.

Йордис сидела как на иголках, не смея взглянуть на Ханса.

Зря Эрда произнесла имя Турстейна.

Тем временем Эрда вывалила тесто на кухонный стол и начала месить. К счастью, больше она ничего не сказала.

Ханс достал трубку и небрежно раскурил ее. Но промолчал.

— Турстейн хорошо зарабатывал, когда плавал, но посчитал, что надежнее работать на берегу, — сказал Бьярне.

— Он что, собирается жениться, раз купил дом? — спросила Эрда, стоя спиной к ним.

— Кто его знает! — Бьярне отодвинул чашку подальше, чтобы малыш не мог до нее дотянуться.

— У него уже есть невеста? — так равнодушно спросил Ханс, что всем сразу стало любопытно, почему его это интересует.

— Все может быть. Он парень видный, а теперь молодые долго не ждут, — ответил Бьярне.

Йордис давно усвоила, что имя Турстейна упоминать нельзя. При посторонних Ханс еще кое-как сдерживался. Но наедине становился хуже овода, которого и отогнать трудно, и избежать невозможно.

В письмах он был совсем другим.

Может, так бывает всегда? В письмах люди бывают другими? А она сама? Неужели их письма — только ложь и обман?

— Ночью передавали что-нибудь новое? — тихо спросила она.

Это был пароль. Мужчины начали тихо обсуждать новости.

— Если вы не прекратите свою болтовню, вас заберут фрицы. А мы с Йордис останемся, она — с животом, а я — со своим сопливым выводком.

Слово фрицыЭрда произнесла тихо и презрительно, словно участвовала в движения Сопротивления. А накануне вечером, когда она пригрозила, что выследит и заявит на них, можно было подумать, что она работает на гестапо. Однако мужчины не обратили на нее внимание.

Может быть, они слушали радио в подполе или в хлеву. Йордис предположила, что они сидели на сеновале у соседа. Но это была тайна. Во всяком случае, вчера они вернулись домой только под утро.

— Невероятная история! Женщины на Юге нелегально мобилизовались. И стали распространять листовки, адресованные всем родителям. Они прятали их в пояса для чулок! А получившие передавали эти листовки новым властям. В результате министерство получило несколько корзин для белья, набитых письмами одинакового содержания! — Ханс даже разволновался.

— Что там было написано? — спросила Йордис.

— "Я не хочу, чтобы мои дети принимали участие в обязательных работах в молодежных организациях Нашунал Самлинг, [16]потому что цель этих работ противоречит моей совести", — тихо произнес Бьярне, словно читал вслух газету. У него была хорошая память.

— И они подписали эти письма своими именами? — спросила Йордис.

— Я так понимаю, что им пришлось их подписать, — ответил Бьярне.

— Неужели они не боялись, что их арестуют? Ведь недавно введено чрезвычайное положение? — удивилась Эрда.

— Можно арестовать пасторов или учителей, но нельзя арестовать всех родителей, — сказал Бьярне.

— Это верно, ведь тогда дети останутся беспризорными. А у немцев нет ни времени, ни желания заниматься этим самим, — усмехнулась Эрда.

Засмеялись и остальные. Не перестав, однако, оставаться серьезными. Что их всех ждет? Как долго еще продлится эта война? Кого можно считать другом, кто — "полосатый", [17]а кто — предатель? Даже здесь, в этом отдаленном уголке страны, могло произойти что угодно. Кто-то мог выдать тех, кто слушал английское радио.

— Будем надеяться, что не повторится тот случай, когда пятьсот учителей были отправлены в Киркенес на штрафные работы за то, что отказались учить детей по нацистским правилам, — вздохнул Бьярне и дал малышу чайную ложку. Малыш энергично застучал ею по столу.

— Да, я слышал об этом, когда плавал. В Трондхейме их натолкали в маленький "Шерстад", как сельдей в бочку, и всю долгую дорогу на Север почти не кормили. — Ханс покачал головой.