Сто лет и чемодан денег в придачу

После эмиграции кормильца пришлось матери и Аллану, которому еще не было десяти, самим удерживать семейную экономику на плаву. Алланова мать попросила срубить четырнадцать больших берез на их участке, а потом пилила и колола дрова на продажу, а сыну повезло устроиться за гроши рассыльным в производственный филиал акционерного общества «Нитроглицерин» в окрестностях Флена.

Письма из Санкт-Петербурга (который как раз переименовали в Петроград) приходили регулярно, и мать с нарастающим удивлением узнавала, что убежденность ее супруга в благотворности социализма изрядно пошатнулась. В письмах Алланов отец нередко ссылался на друзей и знакомых из петроградских влиятельных кругов. Больше других он цитировал одного человека по имени Карл. Не самое русское имя, думал Аллан, — да и другое, которым отец иной раз величал приятеля, тоже было не больно-то русское — Фаббе.

Как писал Алланов отец, Фаббе держался той точки зрения, что народ в своей массе не понимает собственного блага и надо, чтоб его кто-нибудь вел за ручку. Поэтому самодержавие лучше демократии, покуда осуществляется силами наиболее образованной и ответственной части общества. А то ведь семеро из десяти большевиков и читать-то не умеют, веселился Фаббе. Как вообще можно давать власть неграмотной толпе?

В этом пункте, правда, Алланов отец большевиков защищал, потому что знали бы его домашние, писал он в Юксхюльт, что такое русские буквы. Ничего удивительного, что люди грамоты не знают.

А уж как эти большевики ведут себя! Сами чумазые, а водку хлещут прямо как наши дорожные рабочие, которые напрокладывали железных дорог через весь Сёдерманланд. Алланов отец всегда поражался, что рельсы такие прямые — при том, сколько бреннвина выдувают их укладчики: просто жуть берет на каждом повороте шведской железной дороги.

Вот и большевики вроде того, если не хуже. Фаббе говорит, социализм кончится тем, что все поубивают друг дружку, пока не останется один, который все и решит. Лучше уж с самого начала прибиться к царю Николаю, хорошему и образованному человеку, с идеями насчет будущего. Фаббе, он знает, что говорит, он даже встречался с царем, и не один раз. Фаббе уверял, что Николай II по-настоящему добрый человек. Просто царю в жизни не везет — но это же не может длиться бесконечно? Всему виной неурожай и большевистский мятеж. А потом немцы стали озорничать только из-за того, что царь устроил мобилизацию. Но он ведь это сделал ради сохранения мира. И ведь не царь убил эрцгерцога вместе с женой в Сараеве? А?

Так, по всей видимости, рассуждал Фаббе, кем бы он ни был, и Алланов отец отчасти проникся его рассуждениями. К тому же Алланов отец чувствовал симпатию к царю с его вечным невезением, угадывая в нем родственную душу. Рано или поздно все наладится и у русских царей, и у простых добрых людей из окрестностей Флена.

Денег из России отец не присылал никогда, но как-то пришла посылка с эмалевым пасхальным яйцом — его отец, по собственным словам, выиграл в джокер у этого своего русского приятеля, который, помимо выпивки, партийных споров и игрой в карты с Аллановым отцом, ничем особенным не занимался, кроме как вот такие яйца выделывал.

Отец подарил пасхальное яйцо работы Фаббе «дорогой супруге», которая здорово осерчала: нет бы чертову обормоту настоящее яйцо прислать, чтоб семья хоть поела досыта. Мать чуть было не выкинула подарок в окно, но вовремя одумалась. Может, оптовик Густавсон за него что и даст, он же всегда был падок на диковинки, а такое яйцо, на взгляд Аллановой матери, уж точно диковина.

Теперь вообразите изумление матери, когда оптовик Густавсон после двух дней раздумий предложил за это яйцо восемнадцать крон. Разумеется, рваными кредитками, но тем не менее!

Теперь мать стала ждать новых яиц, но вместо этого из следующего письма узнала, что царские генералы предали своего самодержца и тому пришлось уйти с должности. Алланов отец костерил в письме своего яйценосного друга, сбежавшего в связи со всеми этими делами в Швейцарию. Сам же Алланов отец намеревался остаться и дать бой этому выскочке и шуту гороховому, который взял теперь власть и которого тут называют Ленин.

Для Алланова отца все это имело глубоко личную составляющую, поскольку Ленин имел неосторожность отменить частную собственность на землю в тот самый день, когда Алланов отец купил двенадцать квадратных метров земли для разведения шведской клубники. «Участок стоил всего четыре рубля, но никому не позволено национализировать мою клубничную грядку безнаказанно», — написал Алланов отец в своем самом последнем письме домой. А завершил его словами: «Итак — война!»